— Ковальчук, получается, там.
— Ну конечно. За кого‑то болеет мне говорил. Сегодня тут же объявят и победителей.
— Во дела!
— Ты и не знал ничего. Считай, все, кто не явился сюда, сейчас слушают финалистов для Венгрии.
До какой бы темы ещё развернулся весь этот разговор, то останется неизвестным. Из‑за двери в тот момент появилась собственною персоной Тухманова и позвала всех входить.
Длинной шеренгою начали исчезать одна за другой в дверном проёме фигуры. Первый в очереди стоял и обменивался улыбками со знакомыми далее по цепочке, и, как только его называли, из виду скрывался. Второй становился на место первого, и так повторялось множество раз.
После поездки с Коганами я никак не мог найти себе применения. В один момент на меня находило желание упражняться в стрельбе, и я проводил тогда в гараже целый вечер; стрелял по мишеням до тех пор, пока не превращались они окончательно в решето.
Спускалась на улицы сумеречная темнота, и уже приходил за мной дядя, что пора ему, дескать, закрывать гараж на ночь, и что спустя полчаса не увижу я, куда сам стреляю.
Дядя, узнав о моей недавно возникшей наклонности к оружию всевозможного вида, с радостью предоставил в моё безраздельное пользованье свой гараж. Мне не пришлось также долго искать пневматического пистолета; звонок по первому объявлению завершился покупкой. А поскольку никакого автомобиля у дяди давно уже не было, гараж простаивал без дела годами и всё больше и больше служил владельцу его кладовкой. Развесить внутри мишени повсюду — дело одной минуты. Так я и простаивал там, с пистолетом наперевес, стреляя сперва с центра комнаты, а затем, наловчишись, и от наружной двери гаража.
Когда на меня накатывала апатия, я просиживал вечера дома и ключи у дяди не брал, слушая, как заведённый, альбом за альбомом из славной эпохи шестидесятых. То был джентльменский набор: Джимми Хендрикс, группы, игравшие на Вудстоке, коих за многим числом я не стану перечислять, психоделика Джима Моррисона, ну и какой же это был винегрет ретро без задорного Мика Джаггера и его «Rolling Stones».
Так протекали в однобразии мои дни. Отчётливо помню только, как за это долгое время мне приснился кошмар, ужасающе реалистичный, как в целом, так и в деталях своих. В нём я был в мюзик-холле, и во время концерта, — почему‑то играл я на фортепиано вместо привычной гитары, — стал обрушиваться потолок. От страха я просыпался, но не наяву, а в другом сне, — в том я видел Ветвицкую, перемотавшую время, и речь шла у нас с ней о книге, которую я обязан был написать.