Мы смотрим друг на друга. Взгляд у тети Норин пронзительный. Она вновь опускает его на разделочную доску, а меня до сих пор трясет. Я сжимаю в кулаки пальцы.
— Понимаю. Я в комнату пойду, хорошо? А поем попозже.
— Тебя провести? — Приподнявшись, спрашивает тетя Мэри, но я покачиваю головой.
— Не надо.
— В доме много спален.
— Не волнуйся. Я спущусь к вам. Просто потом. — Киваю и пытаюсь выдавить из себя улыбку, но выходит паршиво. Л ицо Мэри-Линетт бледнеет. — Все в порядке. Честно.
Я не знаю, зачем говорю это, кого пытаюсь убедить. В конце концов, поперек горла встает колючий ком, будто крик, готовый вырваться наружу, и, подхватив с пола сумки, я срываюсь с места, надеясь, как можно скорей найти свою комнату и спрятаться.
Никто за мной не идет. Ношусь, словно сумасшедшая от одного кабинета к другому, а когда нахожу нужную спальню, пятки у меня пылают, будто бы я металась по горящим углям. Захлопываю дверь. Бросаю вещи. Хватаюсь ладонями за лицо и невольно начинаю расхаживать по комнатушке туда-сюда. Я ничего не вижу. Не вижу, какого цвета обои, не вижу, стоит ли кровать, есть ли окно. Все превращается в огромное, черное пятно, и оно в то же мгновение сваливается на меня, будто гигантский камень.
В ыпрямляюсь, растерянно оглядываюсь и внезапно вижу свое отражение в большом прямоугольном зеркале. Со мной что-то не так. Что-то не так с глазами. П одхожу ближе и только сейчас понимаю, что на щеках мокрые дорожки, что сосуды в глазах полопались, а губы дрожат, словно мне жутко холодно. Что за черт. Пытаюсь успокоиться, а внутри так и пылает пожар, неистовый и безжалостный. Закрываю пальцами глаза, а слезы все равно катятся. Стискиваю зубы, а подбородок все равно дрожит.
В конце концов, я просто ложусь на кровать и беспомощно подгибаю под себя ноги. Доктор сказал, что однажды мне станет легче. Какой же он все-таки ублюдок.
Не знаю, сколько проходит времени. Час или два, но я все-таки нахожу в себе силы и поднимаюсь с постели. Щеки чешутся. Я прохожусь по ним пальцами и грузно выдыхаю. Что ж, комната совсем небольшая. Стены черные, широкое окно завешивает серый тюль. Пол старый и потрескавшийся, немного стертый. Но мне нравится. Вообще люблю, когда темно, когда свет не пробивается сквозь шторки и не врезается в глаза. Только тогда мне уютно, будто бы мрак скрывает то, чем я ни с кем не захотела бы поделиться. Например, я плачу, а ночью слез не видно. Например, я впиваюсь ногтями под кожу, а в темное время суток свежие раны не удается разглядеть.
Встаю на ноги и скептически осматриваю небольшой деревянный комод и стол. Я не должна попусту растрачивать время, но копаться с вещами совсем нет желания. Не люблю я раскладывать по местам то, что потом обязательно окажется черте где. Складываешь все вещи в шкафчик, разглаживаешь их, придавливаешь ладонями, словно они самое дорогое, что у тебя есть в жизни. Но уже на следующий день сначала неаккуратно вытаскиваешь какую-нибудь майку, потом закидываешь не вывернутые джинсы. Наточишь карандашей, разложишь их в рядочек. Но через пару минут возьмешь один из них, и все они покатятся к чертовой матери, затеряются под столом, закатятся под кровать, короче, гнилое это дело.