Юда Ларионов узрел порыв попа и зловеще предупредил:
– Не горячись, а то яйца в жопе испечешь!
– Да я тебя… да я тебе… Авдотья, зови отца Нифонта! – тонко возопил батюшка.
Но напрасно, ибо Авдотьи поблизости не было, и спасения в лице могучего коллеги отца Нифонта не подоспело.
– Господи, прости этого хама, – громко попросил отец Логгин. – А я с хамством бороться не в силах.
– А ты молитвой, отец родной, молитвой, – посоветовал Юдашка. – Мол, разрази его гром на этом самом месте! Покарай Юду!
– Покарает, покарает, – пообщал отец Логгин. – Только не так мы тебя покараем, как ты ожидаешь, не громом небесным. А вымолю я у Бога, чтоб Феодосья целиком отдалась вере, покинув смрадное твое жилище.
Найдя сей ответ, отец Логгин приосанился и смело поглядел в глаза Юды. «И как она его полюбила? Рожа, ровно миска киселя. А зенки рыжие, как толокно», – ревниво отметил батюшка.
– От Тотьмы до Кинешмы мудями докинешь ли? – произнес Юда, который сегодня был необычайно, на редкость красноречив. – Широко шагаешь, порты бы не порвать.
– Изыди, мерзость, из святых стен, – не нашедшись, что ответить, взмахнул батюшка рукавами. – Авдотья же!
Проскурница наконец отозвалась, резво подошедши в батюшке.
– Проводи кающегося, – приказал отец Логгин и, развернувшись, торопливо скрылся в служебной каморке.
Юда Ларионов постоял еще немного, перекрестился на алтарь и вышел вон.
Отец Логгин, с пылающим лицом достигнув кельи, нервно налил себе холодного кваса, бо стояла августовская жара, отщипнул хлеба и принялся жевать, измысливая способы мщения. Термин «мщение», конечно, не произносился, а подавался как «наказание Божье».
– Так подавись же, Юдашка поганый! – пробормотал наконец отец Логгин. – Бросит Феодосья вовсе мирскую жизнь, став Божьей угодницей. А ты будешь бобылем при живой жене. Вспомянешь тогда отца Логгина! Неповадно будет тебе щеголять передо мной своими сраными сапогами, прости меня, Господи! Сегодня же вызову Феодосью на беседу и посоветую сделать семейную жизнь еще более постной в угоду Богу.
И действительно, сей же вечер отец Логгин строго посоветовал Феодосье совершенно отказаться от смешений с мужем, дабы находящийся во чреве младенец не зрил с младых ногтей похотствующей елды (батюшка выразился «похотствующего педагогена») и не слыхал любострастных стонов.
Феодосья последовала совету и вовсе отлучила Юду от визитов в ея горницу, замкнув изнутри дверь на кочергу. Подергав скобу и выслушав отлуп, Юда пнул притвор, сощурил рыжие глаза, двоекратно облевал имя отца Логгина срамной хулой на букву «е» и пошел к холопке. «Ладно, пусть до родов живет отшельницей, – подумал он. – Это Феодосья, видно, от тяжести умовредилась, за чадо боится. Авось родит, так бросит дурить».