Феодосия вспомнила нож, висевший на чресле Истомы, и взгляд ея затуманился…
«Заскучала», – с досадой отметил Юда. Но лишь громче и подробнее продолжил изъяснять Феодосье суть действий обсадной колонны.
– Нож сей равномерно подрезает стенки в земле по губе скважины, – грохотал Юда, могучими конопатыми дланями изображая подрезание стенок. – Обсадная колонна свободно, под собственным весом опускается долу…
Глаза Феодосии сделались с поволокой.
– …а грунт попадает в ея нутро. Для извлечения его берем вторую трубу, из древа с железным оконечником, либо целиком железную. Сия вторая труба привязана сверху веревкой к вороту…
– Брань на вороту не виснет… – помутила приоткрытыми очесами Матрена.
– …да, к вороту… Либо – к блоку. Эта вторая балда невелика…
– Невелика на балде бородавка, а все манде прибавка, – сквозь дрему вновь бормотнула Матрена.
– …ея поднимают на вороте, а потом резко низвергают долу, и она втыкается в землю. Опосля этого трубу поднимают и извлекают из нея застрявшую землицу. И эдак бурится земная твердь, пока не дойдет обсадная труба до соленой подземной реки. Тогда извергнется солевой рассол!.. Закачивают его в варницу, где самая-то соль с Божьей помощью и вываривается. Но ежели рассолу немного, то одной скважиной не разбогатеешь…
– Одной жопой всех не обсерешь… – встряла повитуха.
– Баба Матрена! – обсердилась Феодосья. – И к чему рекши такое срамословие? Ни к селу, ни к городу!
Не то чтобы матерные лаи не слыхивали в Феодосьином доме. Были они в Тотьме в большом ходу, как и по всей Московии. И хотя духовные особы срамословие осуждали, без лая какое на Руси дело с точки сдвинется?! Но Феодосья в вопросе срамных словесов непривычным образом отличалась от золовки Марии или любой другой бабы. Претила ей, аквамарину небесному, матерная хула.
– Чего, Феодосьюшка? – встрепенулась повитуха. – Никак я придремала маленько с устатку да во сонме чего лишнего бормотнула?
– Пока ты сонмилась, черт тебя за язык дергал, баба Матрена?! – серчала Феодосья.
– Ну будет, будет… – зазевала повитуха и перекрестилась. Потом напустила на себя озабоченный вид. – Князь молодой не обижает тебя, Феодосьюшка?
– Нет, нет! – с досадой махнула ладонью Феодосья. – Беседуем мы.
– Ну, ежели чего, аз не дремлю…
– Не беспокойтесь, баба Матрена, я Феодосью не обижу ни словом, ни вещью.
– Добро. Беседуйте, беседуйте, голуби мои, – сквозь зевание прогундосила повитуха и тут же уснула.
Посвистывала носом Мария. Пользуясь случаем, похрапывала на коробе возле печи холопка. Тишину нарушал лишь слабый плач братика Зотейки за стеной да заунывные вои доилицы Агашки – доя Зотейку грудью, она тянула колыбельную песню.