– Мифологическими. Сиречь баснословными.
– Какие же сие басни, – растопырила глаза Феодосья, – когда в вашей же бане… Ты ведь, отче, на Волчановской улице поселился?.. Так вот, в вашей бане банник прошлое лето младенца грудного, чадце отдоенное, утопил. Матерь его, Анфиска, из бани нага выскочила и на всю улицу возвопила: «Васютку моего банник утопил в ушате!» Васютка у нее хоть и нагулянный был, а все одно жалко! Отец Нифонт на другой день нам на проповеди сказал: то Анфиске с Васюткой наказание за грех блудного очадия и рождения, и в том самое-то ужасное наказание, что не Бог чадо покарал, а банник леший.
– Тьфу! – сплюнул отец Логгин. – Что ни слово, то злая вонь! Не мог отец Нифонт такой богомерзости рекши. Наказывает един Бог, а у идолов такой силы нет!
– А вот и сказал отец Нифонт… Аз сама не слыхала, потому в церковь в тот день не ходила, но матушка мне истинно все пересказала. Гляди, говорит, Феодосья, очадешь в грехе, так лешак чадо утопит либо удушит, либо разродиться не сможешь, будешь тридцать три и три года в утробе таскать.
Отец Логгин глубоко вдохнул и выпустил дух, надувая щеки и плеская губами в размышлении. «Языческое зло зело в Тотьме сильно», – пришел он вскоре к драматическому выводу и продолжил вопросить.
– Дитя в себе или в сестре зельем или кудесами изгоняла ли?
– Нет, отче, – пламенно заверила Феодосья. – Как можно?
– Блудил ли кто с тобой меж бедер до истицания скверны семенной?
– Нет, отче.
– Кушала ли скверны семенные?
– Нет, отче, не было такого ни единожды, – перекрестясь, заверила Феодосья и, помолчав мгновение, спросила: – Отчего, отче, семя мужеское скверно? Ведь от него чада прелепые рождаются. Неужели это скверно? Скверны – от дьявола, но разве чадо от беса, а не от Бога?
Отец Логгин нервно почесал пазуху под мышцей. Перекрестился. Воззрился на Феодосью.
Как весенний ручей журчит нежно, подмывая набухшие кристаллы снега, сияя в каждой крупинке агамантовым отблеском, плеская в слюдяные оконца ночных тонких льдинок, отражая небесный свод и солнечные огни, так сияли на белоснежном лице Феодосии голубые глаза, огромные и светлые, как любовь отца Логгина к Богу.
«Аквамарин небесный», – смутился сей лепотой отец Логгин.
Весь сладкий дух церковный не мог укрыть сладковония, что исходило от Феодосии, от кос ее, причесанных с елеем, от платка из древлего дорогого алтабаса, от лисьей шубы, крытой расшитым тонким сукном. Отец Логгин знал отчего-то, что пазухи шубы пахли котенком. А уста – мятой. А ушеса и заушины – лимонной зелейной травой мелиссой. А перси – овощем яблочным, что держат всю ночь в женских межножных лядвиях для присушения мужей.