Лоу пытался его упрекнуть, но он ответил только:
— В свои куклы играй сам. А я не вижу причин разговаривать с едой и изображать того, кем я не являюсь.
— Кем ты не являешься? Воспитанным эльвином? — Лоу картинно выгибает бровь.
— Лицемерным вампиром. Если глядя на нее я могу думать только о вкусе ее крови, зачем мне знать ее мнение о погоде на завтра?
— И ничего–то ты не понимаешь, глупый мальчик, — лениво тянет сидящий за моей спиной Фэрэлиадар и приобнимает за плечи, заставляя откинуться ему на грудь. — А поедемте на бал, а, принцесса?
— Нет, прекрасный принц, вы же знаете, балы — это без меня, — мягко отвожу его руку и отстраняюсь. Лоу смотрит с загадочной улыбкой, но не вмешивается.
Собственно, Фэрэл даже и не пристает. Обниматься по поводу и без у них тут настолько принято, что спроси я его, а чего он, собственно, меня обнимает, он удивится разве что. Правда обнимает? Не заметил. Ну, приятнее так, разве нет? С Фэрэлом было легко. Чувствовалось, что общаться с людьми его учили, причем учили не только для «охоты». Он умел слушать, легко вел беседу «на равных», а не снисходил до нее, как некоторые в вампирском лагере, слабо представлявшие, насколько вообще разумны люди и насколько взрослее ребенка можно считать меня.
И даже его ежевечернее «а поедемте на бал» давно уже стало дежурной фразой, а не реальным приглашением на мероприятие. Нет, он был бы, конечно, только за, но уже привык, что я отказываюсь.
Балами он в шутку называл вечеринки, которые проходили в лагере, практически, ежедневно. Начиналось все очень красиво — песнями. Никогда прежде не доводилось мне слышать, как поют вампиры. Если, конечно, не считать песней то холодящее душу завывание аниар, что едва не стоило мне жизни. Ни Анхен, ни Лоу никогда не пели — ни для меня, ни в моем присутствии. Лоу и здесь никогда не пел, что было немного странно — при его–то любви к стихотворчеству. Но свои стихи он всегда декламировал, словно прозу — излишне буднично, камерно, будто продолжая разговор. И только в частной беседе, не «со сцены». А здесь — разве что подхватывал песню вместе со всеми, но запевали всегда другие — один голос во тьме, второй, третий, и вот уже все они поют, и это завораживающее многоголосье льется прямо в душу. Так, что из головы пропадают все мысли, тревоги, горести. Забывались проблемы, и хотелось лишь плыть, подхваченной переливами чудесной мелодии, проживая эмоции, что вкладывались певцом. Песни переходили в танцы, и это тоже было красиво, ведь танцевали они отрываясь от земли и паря над нею, и каждый их жест тоже был не только красотой и совершенством линий, но и эмоцией, разлитой в вечернем воздухе. А вот танцы, прямо там, в воздухе, перерастали в оргию, и падали на землю, словно осенние листья, сброшенные одежды, и кружились все в более страстном ритме пары, и не только пары, и оседали на землю сложными многофигурными композициями. Или не оседали, а продолжали прямо там, паря и кувыркаясь в потоках еще слишком прохладного для меня весеннего воздуха.