Вернувшись в Россию в апреле 1917 года, он, Ленин, поселился в ставшем вследствие этого знаменитым так называемом "особняке Кшесинской", что на Каменноостровском, близ Троицкого моста.
Я почти каждый день проходил мимо этого особняка, так как жил неподалеку; с тех пор, как там поселился Ленин, вокруг дома всегда стояла толпа. Я иногда даже останавливался. С балкона второго этажа беспрерывно говорились речи. Может быть, когда-нибудь говорил и Ленин, но я не знал его в лицо. Несомненно, говорили те, что приехали с ним из Германии. Прислушиваясь к этим речам, я понял, что здесь происходит. С этого балкона стремились уничтожить русскую армию. Всеми средствами разлагали дисциплину, натравливая солдат на офицеров. И требовали немедленного мира "без аннексий и контрибуций"(1). Последнее, то есть "без аннексий и контрибуций", слушатели пропускали мимо ушей. Но слово "мир" действовало как атомно-водородная бомба, хотя их, таких бомб, тогда, еще не было. Слово "мир" сыпало радиоактивные частицы на тысячи километров от особняка Кшесинской и отравляло солдатские души, маня их бросить фронт и вернуться по домам. Никому не хотелось воевать. Армия еще держалась в силу дисциплины и чувства долга. От того и от другого освобождали солдатскую совесть ораторы с балкона Кшесинской.
Меж тем Временное правительство объявило продолжение войны. Но каким образом можно было воевать и одновременно терпеть эту проповедь, проповедь из особняка Кшесинской?
То, что без всякой помехи совершалось ежедневно около особняка Кшесинской, показывало крайнюю слабость правительства князя Львова. Если бы что-нибудь подобное произошло во время войны с Гитлером, то Сталин расстрелял бы проповедников мира прежде, чем они успели бы вымолвить это слово. Но Временное правительство делало вид, будто оно не слышит "голос Кшесинской".
…Кажется, это было в апреле старого стиля. Государственная Дума уже не существовала как таковая. Но было созвано совершенно необычное заседание из бывших членов государственных дум всех четырех созывов. И оно открылось в Большом зале Таврического дворца. В этом торжественном заседании я с кафедры Государственной Думы рассказывал, что происходит около особняка Кшесинской…
Я обвинил людей из особняка Кшесинской в государственной измене, в измене родине.
И это была моя первая "встреча" с Лениным. Насколько я знаю, В. И. никак не реагировал на мое обвинение в измене, брошенное ему перед лицом всей России.
Но сейчас, сорок лет спустя, наедине со своей совестью, я раздумываю над тем, что он мог бы мне тогда ответить. И прихожу к выводу, что он мог бы сказать: