указывала на меня, и он истолковал это как свидетельство того, что именно я был человеком, которому он должен передать свое знание или хотя бы часть его.
В.: Теперь, после шести лет, проведенных в ученичестве у дона Хуана, могу ли я спросить, какие изменения это замечательное приключение произвело лично в вас?
К. К.: Ну конечно, оно заставило меня по-другому взглянуть на жизнь. Оно, думаю, усилило ощущение того, как важен сегодняшний день. Видите ли, я продукт своего общества, я, как и любой другой человек западного мира, живу скорее в завтрашнем дне. Я как бы берегу себя для большого будущего. И только под огромным влиянием учения дона Хуана я понял, как важно быть здесь и сейчас. Оно предлагает входить в состояния, которые я называю необычной реальностью, вместо того чтобы разрушать состояния обычной реальности. Первые наполняют смыслом последние.
Я не страдаю от разочарования сегодняшним миром. И не считаю, что это фарс. Я скажу, что фарс был раньше. Я думал, что разочаровался в мире, так как пытался выразить себя в искусстве и чувствовал, что в моем времени чего-то не хватает, что с ним что-то не то. Но теперь я вижу, что все в порядке. Сегодня я не вижу, что не так. Может быть, потому, что я никогда не видел ясно, что же здесь неправильно. Но мне казалось, что в прошлом было лучше, чем сегодня. Теперь же эти мои сомнения совершенно рассеялись.
В.: Понимаю. Планируете ли вы когда-нибудь опять отправиться на поиски дона Хуана?
К. К.: Нет, в этом нет необходимости, я встречаюсь с ним как с другом. Я вижу его постоянно.
В.: О, так вы все еще встречаетесь с ним?
К. К.: Да, встречаюсь. Я с ним виделся много раз с того последнего опыта, о котором я писал в книге. Но что касается его учения, я не думаю, что снова займусь им. Я искренне думаю, что мне это не под силу.
В.: И последний вопрос. В книге вы делаете героическое усилие объяснить взгляд дона Хуана на мир. Знаете ли вы, интересовался, интересуется ли дон Хуан вашим миром, тем, который вы называете миром европейского человека?
К. К.: Ну, я думаю, что дон Хуан разбирается в том, что мы, европейцы, ценим. Он не отстает от нас в этом смысле, он воин и использует все. Он строит свою жизнь, как стратегическую игру, он использует все, что может. Мои усилия объяснить его мир — это мой способ, скажем, отплатить ему за великолепную возможность, которую он мне предоставил. Я думаю, что, если не попытаюсь представить концепцию его мира как нечто стройное и связное, он будет продолжать идти тем же путем, которым шел сотни лет и который, хотя и кажется бессмысленным, имеет смысл, понимание которого требует очень серьезных усилий.