– Собственно говоря, это докажет, – промолвил Никола де Клерак, стоящий за нами на некотором расстоянии, – что все это затеяли вы, милорд Морэй, приказав казнить сэра Джона своей собственной властью, без согласия королевы.
– Я не согласна на казнь, – рыдая, проговорила королева. – Заключите сэра Джона в тюрьму, если это так уж необходимо, лишите его всех земель и титулов, отправьте его в изгнание – но не лишайте его жизни!
– Он поднял вооруженный бунт против короны, – сказал Морэй. – Толкуют, что он хотел жениться на вас, сестра, и что вы его поощряли, потому что он католик. Мы должны всем показать, что это не так, что он вам безразличен и что вы не собираетесь выйти замуж за католика и снова загнать народ в лоно старой Церкви.
– Но разумеется, для того чтобы это доказать, его вовсе незачем казнить.
– Разумеется, его надо казнить. Кое-кто болтает, что вы с ним спали.
Королева перестала плакать.
– Это ложь, – сказала она. – Как вы смеете…
В этот миг послышался вой волынок, и на площадь из городской тюрьмы вышла рота солдат с королевскими гербами на мундирах. Сэр Джон Гордон шел, окруженный ими со всех сторон, одетый во все черное и с непокрытой головой. Его запястья были связаны у него за спиной толстой веревкой, которая к тому же была несколько раз обернута вокруг его груди и плеч. Он поднял голову и тотчас увидел сидящую у окна королеву.
– Мадам, – вскричал он, – это из-за вас я умираю – неужели вы не помилуете меня ради тех наслаждений, которые мы с вами делили?
По толпе тут же пробежал ропот. Королева воззрилась на сэра Джона, на миг растерявшись от ужаса и унижения. Я подумала:
– Он пользуется моментом, чтобы отомстить ей единственным доступным ему способом.
– Никаких наслаждений не было, – проговорила она. – Это ложь. Мы с вами лишь танцевали, только и всего.
Морэй сделал знак своим людям, и те потащили сэра Джона на эшафот. Протестантский пастор заговорил еще громче, призывая осужденного покаяться, отречься от католической веры и перейти в лоно единственной истинной Церкви Господней. Сэр Джон мотнул головой и сказал пастору что-то такое, отчего тот изменился в лице.
Солдаты заставили сэра Джона опуститься на колени на солому перед плахой. Он ухитрился еще раз поднять голову и посмотрел королеве прямо в глаза.
– Меня утешает, – громко крикнул он, – что вы здесь, рядом, ибо я умираю из-за моей любви к вам. Молитесь за меня, как молятся приверженцы истинной Церкви.
Величественным жестом прирожденного дворянина и человека, который знает, как привлечь внимание публики, он положил голову на плаху. Палач, взошедший на эшафот с другой стороны, занес над головою секиру. Толпа разом завопила; секира описала в воздухе широкую сверкающую дугу и вонзилась в плечо сэра Джона, разрубив его плоть и кости с тем жутким тупым всхлипывающим звуком, с каким мясницкий топор разрубает надвое кусок говяжьей туши. Сначала крови не было. Палач выругался, выдернул топор, и наружу хлынула ярко-красная кровь.