Я присела в почтительном реверансе. Королева рассмеялась и сказала:
– Входите, Марианетта, входите. Мне рассказали, что вы преданно за мною ухаживали, когда остальные мои дамы слегли, и заразились от меня «новым знакомым». В конце концов вы заболели тяжелее всех нас, и я рада, что вы выздоровели.
Это были самые приветливые слова из всех, какие она сказала мне с тех пор, как вернулась в Шотландию, и я впервые почувствовала на себе ее прославленную притягательную силу.
– Благодарю вас, мадам, – вымолвила я, немного заикаясь, и тут же мысленно отругала себя за то, что так легко поддалась ее обаянию.
Она только засмеялась и снова сосредоточила все внимание на своей лютне.
– Как вы думаете, сьёр Пьер, может быть, мне взять «до» в следующей музыкальной фразе? – сказала она, обращаясь к Шастеляру. Меня удивило, что она назвала его по имени. – Или вам больше нравится контрапункт на три голоса?
– Сестра.
Я вздрогнула. Я не заметила графа Морэя, сидевшего в темном углу по другую сторону камина. Рядом с ним сидел сэр Уильям Мэйтленд. Эта сцена как нельзя более ярко иллюстрировала границу между двумя жизнями королевы – сама королева, озаренная золотым светом огня, горящего в камине, играющая на лютне, в окружении прислуживающих ей дам и двух красивых дворян, ловящих каждое ее слово, в то время как Морэй и Мэйтленд, две опоры ее существования как фигуры политической, задвинуты в темноту.
– Есть важные вопросы, которые мне нужно с вами обсудить, – продолжал Морэй. – Игра на лютне – это, конечно, хорошо, но можно было бы подождать с нею до завтра.
– Я буду играть на лютне, когда мне будет угодно, – отвечала королева. – Если вас, братец, не интересует музыка, вы спокойно можете удалиться.
Стало быть, граф Морэй все еще в опале, а я пока что в милости. Пожалуй, мне никогда не представится более удобный случай.
– Милорд Морэй, прежде чем вы уйдете, – сказала я, – мне бы хотелось задать вам два вопроса.
Королева сняла пальцы со струн лютни. В комнате стало тихо – слышалось лишь потрескивание огня в камине. Все устремили взгляды на меня.
– Разумеется, если вы позволите, мадам, – добавила я.
Она рассмеялась, и ее глаза блеснули, отразив пламя камина.
– Спрашивайте, что хотите, Марианетта.
Я прошла дальше в комнату и встала перед Морэем. Он продолжал сидеть, грозно глядя на меня своими темными глазами, так непохожими на глаза королевы. Он был шотландец до мозга костей, Стюарт и Эрскин без той волшебной примеси крови Гизов, которая давала королеве ее пленительное очарование. Но в нем, хоть он и был бастардом, тоже текла королевская кровь, и вид он имел внушительный.