Я смогу бороться за себя, своих близких и свой дом.
Если только Рэннок Хэмилтон не убьет меня, мстя за мои слова, сказанные ему в церкви Грэнмьюара, слова, которые заставили его трусливо поджать хвост и бежать с позором.
Нет, он не посмеет убить меня. Он будет верить, что я где-то припрятала ларец, потому что так считает Морэй. Ему придется оставить меня в живых и заботиться о том, чтобы я не потеряла рассудок – во всяком случае, до тех пор, пока он будет верить, что я знаю, где ларец, и пока я ему не скажу, куда я его дела.
А я, разумеется, не скажу. Я ничего не смогу ему сказать, потому что не знаю.
Хорошенькая история, что и говорить.
Итак… сколько же у меня остается времени?
Только до тех пор, пока тот, кто действительно взял ларец, не даст знать, что запечатанный пакет с пророчествами Нострадамуса и зашифрованные страницы с секретами Марии де Гиз находятся у него – или у нее. И то, и другое желают заполучить слишком многие, и в конце концов кто-нибудь из них непременно разгласит, кто нынешний владелец пророчеств и зашифрованных записей королевы-регентши.
И что же тогда делать мне?
Я не знала.
Даже если я смогла бы сейчас, сию же минуту сбежать отсюда и добраться до Холируда, даже если бы я нашла там Уота и Дженет и Лилид и Сейли – а я ведь даже не знала, уехали ли они вслед за мною из Лохлевена, – даже если бы мы нашли способ вместе бежать в Грэнмьюар, что тогда? Замок был соединен с побережьем Шотландии только узким скалистым перешейком, и его можно было защищать хоть до скончания времен. Или, по крайней мере, пока мы все не умрем с голоду.
Я не знала, что мне делать. При одной только мысли о том, что я могу стать женой Рэннока Хэмилтона, меня начинало мутить.
Я тосковала по Александру. Я тосковала по… нет, я не стану признаваться даже себе самой, по кому еще я тосковала. Как бы то ни было, я тосковала по Сейли, моему верному Сейли с его крепким теплым тельцем, атласными ушками и крапчатыми лапками.
Я посмотрела на звезды и заплакала.
Настало утро.
Двое воинов графа Роутса отвели меня в церковь Святого Джайлса. Мне не дали ни воды, чтобы умыться, ни даже гребня, чтобы привести в порядок волосы. На мне была все та же амазонка из серо-голубой бумазеи, которую я надела в Лохлевене – неужели это было только вчера утром? Она была испачкана и помята и едва ли подходила для бракосочетания, но мне было все равно. Даже если бы мне предложили сейчас платье алого венецианского шелка с модными разрезами, золотым шитьем и отделкой жемчугом, сорочку из тончайшего батиста и нитки рубинов и цитринов, чтобы украсить волосы, я бы ни за что их не надела.