– Если Марианетта не желает вас слушаться, – сказала королева, – возможно, у нее есть на то веские причины. Как бы то ни было, я не позволю вам увезти ее в ваше поместье, где бы оно там ни находилось, – она останется здесь, покуда серебряный ларец моей матушки не окажется в моих руках.
– Королева права, – заговорил наконец граф Роутс. – Мы договорились, что вы, мастер Рэннок, заставите ее рассказать вам, где она спрятала ларец в обмен на ее руку в браке и ее поместья. Однако вы не выполнили вашу часть сделки.
Рэннок Хэмилтон рассмеялся – и его смех прозвучал издевательски.
– Верно, не выполнил, – сказал он, – и выполнять не собираюсь. Ваши обещания, милорд Роутс, имеют не больше ценности, чем кусок дерьма, и мне надоело быть у вас на побегушках.
Внезапно в маленькой комнате стало очень тихо. Морэй и Роутс переглянулись.
Рэннок Хэмилтон качнулся назад, потом вперед и уставился на королеву, как будто она была подавальщицей в кабаке на Хай-стрит.
– Я отыскал тайник, в котором моя жена прятала ваш ларец, мадам, и все сжег – бумаги этого вашего французского колдуна, книжку заметок вашей матери – все! Теперь вы никогда не узнаете…
– Нет!
Королева и я выкрикнули это одновременно. Она, конечно же, хотела сказать: «Нет, вы не могли это сделать, потому что эти бумаги хочу получить я сама». Я же хотела сказать: «Нет, вы не могли этого сделать, потому что не было никакого тайника и никакого ларца».
Я точно знала, почему он измыслил эту ложь. Если королева уверится, что ларца больше нет, она не станет долее удерживать меня при себе. Рэннок Хэмилтон сможет увезти меня в Кинмилл и там, где я буду всецело в его власти, он наконец заставит меня отдать ему ларец, который, как он думает, находится у меня.
Он поймал меня в сеть, сплетенную из моей собственной лжи.
– Этого не может быть, мастер Хэмилтон, – тихо, но с абсолютной уверенностью в голосе сказал Никола де Клерак.
Мой муж осклабился.
– Я своими глазами видел, как все бумаги сгорели, француз.
– Вы лжете, – в отчаянии вымолвила я. – Мадам, он лжет.
– Вы хоть понимаете, как ценны были эти бумаги, глупец? – вопросил Морэй. – Вы хоть представляете, какую ценность они могли иметь для Шотландии, какое влияние на политику Англии и Франции они могли бы нам дать?
– Они принадлежали моей матушке, – проговорила королева. Голос ее дрожал. – У меня осталось так мало вещей моей матушки.
– Вам всего-то надо было дать мне аудиенцию, когда я о ней просил, – сказал Рэннок Хэмилтон. Теперь в его голосе несколько поубавилось самоуверенности и наглости. – Вините в случившемся себя, а не меня, мадам.