Прежде столь щедрый на сопровождаемое победными судорогами семяизвержение и на злобный смех нетерпеливого утреннего творчества, я удалился от женщин и лишь в редкие моменты беспокойного парижского сна переживал вялый суррогат прошлого счастья: в гигантской конюшне около чана прозрачной воды стоит жеребец с мордой, немного напоминающей ослиную, а под ним, крепко обхватив прелестными ножками переливающиеся мускулами шерстистые бока, ахает, повизгивает, томно хлопает голубыми глазами напудренная толстушка. Всё сильнее и настойчивее напирает она на исполинский член и наконец получает его весь, без остатка. В этот момент лицо её искривляется гримасой предчувствия оргазма, и тонко подкрашенными губками, кошкой выгнув спину, она тянется к фаллосу меньших размеров, принадлежащему кривому крепышу в старинном мундире и жёлтых сапожках, цепко вцепившемуся сверкающими бриллиантами в вороную гриву.
Пестуемые похабной магмой интернета, подобные гимнастические сновидения поначалу оставляли лишь горечь во рту, а затем просто стали навевать скуку. Незаписанные, они с громким хлюпом бухались в Лету, и я уже не помнил о них, плетясь по темнеющим улицам домой, после двухчасовой профанации русского языка перед дышащими сумраком червивоглазыми чудовищами.
Воспользовавшись моей необоримой боязнью цирюльниковых пальцев, гигантская кудря, не таясь, вытанцовывала на непокрытой голове; и сейчас, вставши торчком и раздвоившись, отбрасывала двурогую тень на грубый узор асфальта. Темень наваливалась на барабанные перепонки, набивалась в нос, лезла внутрь, пресекала дыхание, и я знал, что спальня уже полна невыносимыми, безжалостными, в нетерпении ожидающими меня дьяволами, с коими не совладать хилому воинству электрических пузырей. Рогатый силуэт остановился, подбоченился, притопнул, с независимым видом передёрнул плечиками, медленно приподымаясь с земли, потянулся к моему кадыку иссохшими когтистыми лапами и… Граверский проснулся. Чёрный человек встал с его постели, косясь на левый бок, прошествовал к шкафу, сгинул в зеркальной дверце, и Граверский проснулся.
*****
Худосочное солнце циклоповым глазом уставилось на Александра сквозь старушечьи морщины занавески. Серый потолок был весь в трещинах. Покрытая толстым слоем пыли батарея, кряхтя, работала на полную мощь, наполняя спальню запашком хорошо отопленной тюремной камеры.
Граверский вяло потянул пропотевшее одеяло, сел, стараясь не глядеть на заплывший жиром живот, сразу же залез холодными ступнями в ворсистые тапки и неожиданно вспомнил, как раньше каждое утро горячая лихорадка вдохновения кидала его к письменному столу, заставляла сжимать послушное, купленное у генуэзского антиквара перо, макать его кончик в таинственные синие волны, бившиеся о золотые скалы чернильницы. Кубик рыданий подскочил к горлу, и Александр не стал сдерживать сладостного воя и крупных солёных слёз. Наконец, вдоволь наплакавшись, Граверский поднялся и побрёл в ванную.