— В России все — русские! — в который раз прямит свою линию Извилина. — Русский казах, русский грузин, осетин, татарин… А если он не русский, значит, оккупант, либо гость. А вспомнить того корейца, который в грудь себя стучал: «я — русский офицер», а кому втолковывал, кого стыдил? Помните того московского? И кто из них двоих больше русский был? — спрашивает Извилина.
— Да уж! — кряхтит Седой.
Всем чуточку неловко, словно тот «московский гость» опозорил всех разом.
— Можно я скажу? — выпрашивает Лешка — Замполит.
— Только если только меж двух тостов уложишься., — соглашает Петька — Казак. — Не каждой птице–говоруну положено слово давать, но мы можем, и исключительно по той причине, что всегда готовы ощипать ее на гриль, как бы цветасто не заговаривалась.
— Спасибо! — сердечно благодарит Леха. — Сперва про бога. Я так понимаю, земля русская вся под Богом. Этого никто не отменял. Но от недавнего времени либо сам бог обмельчал, съежился, либо, как воскликнул когда–то какой–то немецкий урод — «Бог умер!», и уроды местные, неместные и вовсе непонятные, поняв свою безнаказанность, подхватили, с ожесточением взялись резать русского бога на куски. Многорукому бы, типа какого–нибудь Шивы, лишние руки, считай, с рук, но бог Русь — это бог–человек, языческий ли, христианский, никогда не мутировал, отличался лишь собственными размерами и столь же несоразмерным отношением ко всему: любить, так любить, драться, так драться, прощать, так прощать. А жив он был — что, собственно, заставляло биться его исполинское сердце — верой, что является исконной принадлежностью земли русской — для всех ее обитателей, и неделим, как она сама.
— Ух! — выдыхает кто–то. — Хорошо сказал!
— А то ж! — слегка рдеет Леха. — Сейчас про нас скажу, про нацию, дозволяете?
— Валяй! Только чтобы насерьезе, без выпендрежа.
— Здесь Извилина прав — нации нет, пока нет идеи. Есть идея — есть нация. Озвучивает идею царь, или какой другой генсек, он же ее проводит. История народа принадлежит Царю — заявил как–то Николай Карамзин. И тут я с ним согласен на все девяносто девять!
(Леха всегда, как бы пьян не был, оставляет себе процентик на отступление.)
— Не тот ли самый, который написал «Всемирную историю Карамзина»? — пытается блеснуть эрудицией Миша — Беспредел.
— Может таки «Всемирную историю России»?
— Или всемерную?
— Неважно, — отрезает Седой. — Главное, мысль мерная. Продолжай, не слушай неучей!
— История народов принадлежит их лидерам, тем, кого время и интриги выбросило на поверхность, подставило под ответственность перед последующими поколениями. Поколениям, которые живут при «царях» ответственности за содеянное не добиться, мстят поколения будущие, мстят памятью, мстят памяти о них, многократно ее перетряхивая… Но мы–то пытаемся, а не только мыслим про это?