Вот раз иду я к своей любушке. Только, значит, я в комнату, а тут — пых! — и Галя следом. Я понятно, рад бесподобно, рот до ушей, глаза, надо быть, дурацкие, губы, конешно, к ней тяну... Вспоминать противно! А она, простая душа, хитрить-то не может, не умеет, ну и сразу мне в лицо: «Бальнев... Ты... ты...» — Хотела, видать, высказать правильно: «Подлец, мол», — да тут губы у нее затряслись.
И подает она мне, значит, письмишко. Беру. Почерк, виданный раньше, а подписи нет. Стал читать. И с первой строки понял: «Он! Аршин без вершка». Да ведь как выписывает, пигалица! И женат-де Бальнев уже не на одной, и даже еще лишнего ребенка ко мне приписал. Вот ведь иуда!
«Это правда?» — спрашивает Галя. И не дай и не приведи господи кому услышать такой голос! Хотелось, вишь ты, ей, чтобы писание это враньем обернулось. Клеветаньем, что ли сказать.
Да разве я мог ей еще раз соврать! Ну, само собой, она и без моих объяснений все правильно определила и тихонько да строго так говорит: «Вон!» — И на дверь показывает.
Поверишь ли, до чего мне сделалось страшно? Ровно я должен с яра вперед башкой на камни прыгнуть... Чего бы тут дальше с нами было, не сказать, но, спасибо (хотя куда, к черту, спасибо-то говорю!), где-то неподалеку бомба взорвалась, и другая, и третья.
Галя глянула в окно, крикнула, будто ее за горло схватили: «Госпиталь бомбят!»
А сама оклемалась маленько и — бегом. Я за ней.
Прибегли: горит, полыхает. Стон, вой! Бомба-то всю середину зданья напрочь вынесла вместе с ранеными, вместе с персоналом... Ну, а в крылах-то зданья все еще люди кричат в огне! Галя — туда. Я не отстаю. Она по лестнице наверх, я за ней. Кругом что-то бесподобное делается. «Галя! — хватаю ее. — Галя! Куда ты?» Молчит и дальше, дальше...
Бальнев вдруг схватил себя за волосы, уронил голову в колени. Стукнул лбом в багорик и замычал что-то непонятное.
У Владимира мурашки пробежали по плечам.
Бальнев видел сейчас перед собой и лестницу и свою Галю в те минуты, когда, может быть, на ходу седела его голова. И опять Владимиру фигура Бальнева напомнила отца, хотя внешне вроде и не было никакого сходства.
Владимир робко тронул Бальнева за локоть.
— Ну, полно вам... Что уж!..
Но Бальнев еще некоторое время сидел так. И снова заговорил, продолжая жить в том далеком, а для него всегда близком времени.
— Забежали мы в одну палату, а там!.. Вспомнить страшно: ребятишки малы больны да ранены! Что рёву! Схватил я трех ребят кряду — отколь силы взял? — в узел спеленал их, в одеяло: на улице, думаю, отдышутся. И — вниз. Галя с ребятенком за мной. Раз сбегали, второй. Водой внизу обливаемся, головы тряпьем замотали. Но чую: горим вовсе! Третий раз нас не пущают. Какой-то чин ошалел совсем, кулак мне под нос показывает: по-русски, мол, тебе говорят: рухнуло там все. А Галю бабы держат, не пущают. А она все одно только, помню, кричит: «Пустите! Там дети!»