Красиво врать не запретишь (Николаева) - страница 3

После развода я надеялась, что он успокоится сам и оставит в покое меня, но он продолжал свои вылазки с мольбами о прощении, заставляя мою квартиру цветами. Первое раздражало больше всего. Измену простить я не могла, а объяснить ему это тоже не получалось. Оттого предложение Оксанки показалось мне неплохим выходом. С подругой мы раньше жили по соседству, в моем городе, пока она в четырнадцать лет не переехала с семьей в Питер. Однако мы друг друга не потеряли и продолжали общаться, по телефону и в последствии по электронке, изредка наведываясь в гости. Чаще, конечно, она ко мне, потому что здесь у нее осталась бабушка. Ксюха знала о ситуации с Игорем, потому и предложила махнуться квартирами недельки на две. Сама она была старше меня на два года, закончила журфак, работала в газете и меняла кавалеров одного за другим, ни мало не заботясь об их чувствах. Несмотря на разные взгляды на жизнь, мы с ней дружили и старались помочь, если в том была нужда. Вот и в этот раз она оказалась в моей квартире, пообещав показать моему бывшему любимому кузькину мать, да так, чтобы он навсегда забыл дорогу к моему дому. В ее силах я не сомневалась, потому и согласилась. В Питере мне понравилось сразу, пять дней я спокойно гуляла по городу, читала дома книги и отдыхала душой. И вот – на тебе, такой подарочек.

Тут я вспомнила, что этот самый подарочек стоит сейчас на лестничной площадке, и я должна его приютить, да еще и в роли сестры. Все-таки Оксанка переоценивает мои возможности. Я подошла к двери, вздохнула и решила: буду обращаться с ним, как с ребенком, в конце концов, не зря же я педагогический заканчивала? Я открыла дверь и уставилась на своего "ребеночка": Костя (а это оказался именно он) отлепился от стены, встал во весь свой рост и снова улыбнулся.


– Я уж думал: все. Не узнаешь меня и не пустишь, куда ж я тогда? – мой новоиспеченный братец улепетывал за обе щеки омлет.

– У меня память плохая, – печально заметила я.

– Да и немудрено, мы ж с одиннадцати лет не виделись. А ты изменилась…

– Да? – я покраснела, вот тебе и не помнит.

– Красишься, да? – кивнул он на волосы.

Я провела рукой по своей роскошной белокурой шевелюре и печально кивнула, придется врать, что крашусь. У Оксанки всю жизнь была короткая стрижка, волосы темные, торчащие в разные стороны.

– А ты красивая стала, тощая только больно, – продолжил он без обиняков.

Тут я прямо обалдела: это надо же такое сказануть мне, совершенно незнакомому человеку?

– Ты обиделась, что ль? – ткнул он меня в бок, отчего я подскочила, – не обижайся! Я ж так, по-братски.