Несколько раз я подробно пересказала Сереге сон. Особенно его интересовала шестидесятилетняя тайна, которую услышать я, собственно, не успела. Вопреки моему ужасу, он решил отправить меня назад в кошмар.
— Я этого не вынесу!
— Спокойствие, только спокойствие, Карлсон, так Карлсон, — приговаривал Впальтохин и делал совершенно дурацкие вещи. Содрав бахромчатый флаг со стенки, он прожег в глазах Ильича дырочки. Затем напялил эту пыльную тряпку на голову таким образом, что его лукавые зенки уморительно вписались в канонизированный портрет, и самодовольно изрек:
— Засыпая, думай о тайне. Об остальном я позабочусь сам.
Сказав это, он сразу же захрапел в своем облачении.
Вначале виделась всякая дребедень — бархатные лягушки, футболисты с мячом–глобусом и даже утренний ветеран, окучивающий пулеметом картошку. Когда бредовый калейдоскоп замер, я снова оказалась в камере. Знакомый зэк стоял носом к стенке.
— Дядечка, дядечка, я вернулась!
— Не вопи, здесь полно врагов. В кабинете Фуфкина есть проход.
— Куда?
— Не задавай вопросов. Сейчас за тобой придут, и я не успею сказать главного. Когда твой Чертохин исчезнет, ты отыщешь Суть. Кроме вас и крысиной братии, клад не откроется никому.
— Почему?
— Такова моя воля!
— Кто вы?
— Володя Апатов. Теперь я свободен. Пока!
Вертухаи ввалились в камеру в то мгновение, когда зэк уже растуманился, просочившись сквозь потолок. Меня долго и нудно били. Так долго, что надоело до смерти. Я даже обрадовалась, когда меня, наконец, бросили в кабинет Фуфкина. Не успела даже поднять глаз на демонического следователя, как в двери вломился расхристанный Владимир Ильич.
— Майор Фуфкин, вас вызывают на передовую!
Глаза следователя вывернулись из небытия, выразив разочарование и покорность.
— А как же империалистические хищники? — поинтересовался он с робкой надеждой.
— Пустяки, дело житейское!
— Есть! — сказал Фуфкин и помчался вон.
Ленин подмигнул мне лукавым глазом и распорядился:
— А вы, матушка, просыпайтесь, нечего вам больше здесь делать.
И я проснулась.
* * *
— Подумай, погрузись в себя, что твое сознание считает адом? — доставал Впальтохин.
— Может быть, нас убьют, и мы отправимся к черту на сковородки?
— Ладно тебе, может, и не убьют.
— А если имелись в виду монеты средневековые?
— Знать бы где, а там разберемся!
В полдевятого в двери въехал картонный ящик. Конвой по–прежнему прикрывался пулеметом. Кроме домашних котлет с рисом и новой банки компота мы ничего не обнаружили и жадно набросились на еду.
Как только завтрак перекочевал в желудки, в дверь деликатно постучали, будто мы были вольны впускать или не впускать, кого вздумается.