В то далёкое лето
здесь не спят до рассвета.
Держат дверь на засовах,
света не зажигая.
С побережья Азова
шёл десант Улагая.
Где-то горе и пепел
летят хуторами,
да кубанские степи
полыхают кострами,
да орудия резко
ревут у лиманов.
Пыль летит с печенежских
или скифских курганов.
Вьются конские гривы
над притоптанной пашней.
Заплескались, как рыбы,
клинки в рукопашной…
5
В то далёкое лето
бой идёт до рассвета.
До рассвета, до зорьки,
слезы женские горьки.
В старом, латаном платье,
молода и упряма,
всё мне голову гладит
усталая мама.
Под рукою горячей
закрываются веки.
Льются песни казачьей
текучие реки:
«Сяду я край вiконця,
проти ясного сонця,
чи не вбачу, не вчую
я свойого чорноморця?»
Все невнятнее слышишь.
Месяц с низенькой крыши
синеватой и плоской
стекает полоской.
Да стрекочут цикады.
Да грохочут приклады.
Да под окнами сад
шепчет, утро почуяв,
да разбитый десант
повернул на Ачуев.
Травы жадно дышали,
втихомолку, неслышно.
Солнце над камышами,
удивлённое, вышло.
И пошло, золотое,
над кубанской водою.
6
Встало утро молодо.
Стелется туман.
В двух верстах от города
стоит курган.
Весь покрытый пыльной,
горькою травой.
То ли он могильный,
то ль сторожевой,
прослуживший преданно
сотни лет.
Никому до этого
дела лет.
Прошлое забыто,
как далёкий сон.
Пшеница да жито
со всех сторон.
В жёлтом море хлеба —
нет следа.
В этот день убитых
привезли сюда,
молодых, чубатых...
Женский плач навзрыд.
Звонкими лопатами
верх разрыт.
Много ли вы прожили,
чтобы в землю лечь?
Кто-то в куртке кожаной
скажет речь.
— Не напрасно пролили,—
скажет, — кровь.
Назовёт героями,
хмуря бровь.
И, ссутулив плечи,
(вечный покой!),
не закончит речи,
махнёт рукой.
Снимут шапки люди.
И, на взлёт легки,
в боевом салюте
вскинутся клинки.
Крик трубы гортанный,
резкий, как беда...
Встала над курганом
красная звезда.
7
Я помню всё.
Рассветной ранью
окраин тихих голоса,
кусты ажины за Кубанью,
дождей лиловых полоса.
Земля размыта под ногами,
и над могилою —
звезда...
На этом самом же кургане
всё повторилось, как тогда.
Укрыт поверх рогожей грубой,
в посмертный строй
уложен в ряд,
крест-накрест шашками порубан,
в курган ложился продотряд.
И я стоял
над самым краем.
Я видел все —
и не ослеп...
Так люди с заводских окраин
платили жизнями за хлеб.
И над холмом
из мокрых комьев
прощальный залп
был сух и строг,
Я видел сам,
И я запомнил
на весь отмеренный мне срок.
Укрытые рогожами,
вы жизнь
как надо прожили!
8
Прошёл я
двадцать тысяч дней
от детской памяти порога...
Курганы памяти моей,
я беспричинно вас не трогал.
Но в час,
когда мне трудно жить,
иль путь утерян под ногами,
я вспоминаю,
кто лежит
в полузабытом том кургане.
Я их не знаю имена,