Пролетка, между тѣмъ, такъ подскакивала на единственной гигіенической мостовой, что Лиза должна была крѣпко упираться ножками. Къ несчастью ея, Макаръ Андреевичъ тотчасъ замѣтилъ эти ножки.
– Что это? Тѣсная обувь? Суетное желаніе, чтобъ нога казалась меньше? – вскричалъ онъ. – О, вотъ плоды нелѣпаго, пошлаго воспитанія и полнаго незнакомства съ раціональной гигіеной! Я не могу этого допустить. Извозчикъ, въ Гостиный дворъ. – Да, душа моя, я сейчасъ самъ выберу тебѣ просторную, разумную, раціональную обувь.
Лиза совсѣмъ расплакалась.
– Папа, я не поѣду къ Ольгѣ Степановнѣ; надо мной смѣяться будутъ, – всхлипывала она.
– Вздоръ, не будутъ. Ты увидишь, какъ я съ ними поговорю. Да и что такое «смѣхъ глупца». Надо дорожить мнѣніемъ серьезныхъ людей.
Имъ предстояло переѣзжать Невскій. Макаръ Андреевичъ быстро раскрылъ зонтикъ и уставилъ его въ видѣ щита.
– Это я дѣлаю, чтобы предохранить насъ отъ зловредныхъ міазмовъ, выдѣляемыхъ торцовою мостовой, – объяснилъ онъ.
Когда, черезъ полчаса, отецъ и дочь входили въ гостиную Ольги Степановны, на бѣдной дѣвушкѣ лица не было. Корсажъ, надѣтый безъ корсета, и какія-то резиновыя калоши вмѣсто туфель, въ ту же минуту обратили на нее общее вниманіе. Публика переглядывалась, пересмѣивалась. Потомъ, осторожно, стали ее разспрашивать. Макаръ Андреевичъ имѣлъ заранѣе торжествующій видъ. Онъ ждалъ момента. И вотъ, моментъ насталъ. Онъ заговорилъ.
Невозможно разсказать, что такое произошло. Крики, хохотъ, истерическія взвизгиванія, потомъ почти перебранка, и опять хохотъ, и наконецъ – какія-то двѣ дюжія руки схватили Макара Андреевича за плечи, повернули лицомъ къ двери, напялили на него пальто (оно оказалось чужое), нахлобучили шляпу – и онъ очутился на лѣстницѣ. Лизу удержали – съ ней сдѣлалась истерика.
Блѣдный, растерянный, прибѣжалъ Макаръ Андреевичъ домой, и тотчасъ заперся въ своемъ кабинетѣ. Прошло часа два – онъ не показывалъ признака жизни. Александра Петровна куда-то уѣхала. Затѣмъ, изъ кабинета осторожно высунулась голова Макара Андреевича и подозрительно оглянулась. Потомъ онъ вышелъ самъ, проскользнулъ по корридору, спустился по лѣстницѣ мимо остолбенѣвшаго швейцара, и медленными, мѣрными шагами направился по тротуару. Но въ какомъ видѣ! Онъ изображалъ собою человѣка-сандвича. На груди и на спинѣ его красовались два громадные картона, испещренные слѣдующими надписями, искусно выведенными разными красками:
«Смерть микробамъ! Здоровье – высшее благо. Долой торцы! Долой наемныя кареты! Оставимъ корсеты для проституціи! Раціональная обувь! Серьезное чтеніе!»