— Знатная медовуха получилась, ребята, знатная. Вот и мяты бабка моя к месту добавила. Во рту так свежо, приятно. На вот, возьми, Усень, подтверди мои слова. — дед неспешно передал деревянную резную чашу в виде уточки сидящему по правую руку такому же древнему старцу. Тот неспешно отпил, утвердительно склонив голову.
— Добрая брага, ничего не скажешь. Вот что умеет твоя баба делать, то умеет. Не поспоришь с этим. Лучшая в этом деле. Попробуйте и вы. — Чаша пошла по рукам, вызывая одобрительные похмыкивания, кивки и другие утробные звуки. Последним хмельной напиток пробовал самый молодой, но уже почтенный дядька Иван.
— Хороша, ничего не скажешь. Но честно вам скажу, пивал я и получше.
— Не бреши Ванька. — заголосили недоверчиво товарищи Ивана.
— Да где ты мог? — намеревался было уже обидеться дед Гордей. Он хоть и каждый день ругался со своей старухой по каждому поводу, но такие слова был готов принять как личное оскорбление. Хоть и сварливая была у него бабенка, но пятьдесят восемь весен совместной жизни это вам не баюн чихнул.
— Опять выдумываешь. Как был в молодости балабол, так и остался. — загомонили старшие. — Где ты мог лучше медовуху пить?
— Не вру я вам, Волос свидетель. Давно то было, правда, не спорю. Молод был, горяч, хорош собой, зубы все целые. В те времена я охотничал и шкурки далеко на юг возил, со скотоводами торговал.
— Это ты не про те два года, что пропал из рода, а вернувшись все молчал, словно воды в рот набрал? — Перебил его в годах, но крепкий еще мужичек небольшого роста и длинными серыми волосами до плеч.
— Про то времечко верно ты подметил Крепыш. — Иван склонил голову, словно задумался о чем-то, провел своей пятерней-лопатой по волосам, так толком и не пригладив свою буйную прическу, продолжил. — Долго ничего не рассказывал потому как стеснялся. Вы б меня по головке не погладили за то что из племени исчез, вот я и соврал, что был в плену у кощеев.
— А на самом деле, как было? — лукаво прищурил свои глазки-щелки дед Гордей, гнев которого пошел на убыль.
— Да женился я там. — Лицо Ивана покраснело, глаза словно туманом утренним грустью поволокло, лишь отсветами костра обнажая вдруг нахлынувшая печаль. Склонил свою голову, взглядом уперевшись в тлеющие угли, тихо продолжил рассказ. — Не в первый раз я свою добычу на торжище ирчан доставлял, много знакомств с местными завел, в том числе и с девами ихними. Полюбил я их, а они меня…
— Брешешь ты, ой, брешешь. Ирчане. Хоть и сродники они нам, но дюже суровые, а бабы ихние еще злее. Взглянут, как молнией шибанут. Что ж я у ирчан не бывал. Враки говорю. — Высокий, но худущий, как жердь дед, плюнул себе на ладонь и молодцевато пригладил свою макушку, уже совсем не богатую волосами.