— Ведь вы все время апеллируете к здравому смыслу, молодой человек! — сердился старик на Николашины жалобы. — А никакого смысла — здравого, или не здравого — вне вас, как одной из волею судьбы подвернувшихся ему личностей — не существует! Вернее, — поправлялся он, — его, в некотором роде, поле быстро слабеет по мере удаления от вас. А вне этого поля существуют, как мы с вами говорили — только выхолощенные от живого смысла формы, всего лишь, будто прикрепленные таблички, обозначающие образы глубинного, неосознаваемого, но к сожалению, в силу этого — очень примитивного эмоционального содержания.
Тем не менее преподаватель Николай Николаевич был отменный.
Добившись от своего ученика относительно правильного разговора на этом «выхолощенном» языке, что слышал Николаша в последние месяцы со всех сторон, он сам переходил на него, да так ловко, что впору испугаться было. «Как это он так выучился?» — тревожно думалось Николаше. От него сначала требовалось просто понимать, что хочет выразить старик этими тарабарскими выражениями, затем — переводить их, а потом и отвечать — такой же нелепицей. Когда, запинаясь и краснея, он произносил, как ему казалось, что–то особенно, беспросветно бессмысленное, старик довольно улыбался, потирал руки — даже один раз осторожно хлопнул Николашу по плечу — и говорил:
— Вот, вот — у вас все получается! не так это сложно, главное — ни в коем случае не нужно думать!
Через каких–нибудь несколько дней они уже без труда могли вести непринужденные разговоры; верно учил старик: если не думать ни о чем — все становилось простым и понятным.
* * *
Был тихий, почти по–летнему теплый вечер в середине мая. Николаша, устав от трудов праведных, сидел у себя на диванчике, читал очередную, выданную ему стариком книжку. Он теперь понемногу выходил — гулял, бегал в ближайшие магазины — за покупками: а то совсем он стал неловко себя чувствовать, вынимая из той самой, сыгравшей в его жизни такую странную роль сумки, все, что старик приносил специально для него. Он побледнел с лица без свежего весеннего воздуха за те, почти уже… да — два месяца! — что просидел на «чердаке» практически безвылазно, немного осунулся — от переживаний, напряженного «учения» вдобавок к ежедневному корпению над все откуда–то берущимися заказами, чуть похудел от этого нынешнего, как ни говори, довольно–таки спартанского существования, и теперь с удовольствием, потягиваясь, отдыхал.
Прошел час, он поднял глаза от страниц, взглянул на часы: пора бы чем–нибудь… немного… промурлыкал, вспоминая героя любимой когда–то книжки. Поднялся сам, стал заваривать чай: он лично купил знакомую пачку «Здоровья» и теперь, крутя ее в руках, утонул в тумане ностальгии — с грустью, чуть ли не со слезами, вспоминал, как вот так же — заваривал этот же чай, в это же самое вечернее время, у себя на маленькой — троим едва поместиться — кухне, как чаевничал в квартирке на втором этаже старого своего дома… своего… О том, чтобы хоть подойти посмотреть на него, даже речи пока не могло быть.