Жизнь и судьба Василия Гроссмана • Прощание (Берзер, Липкин)

Ажаев Василий Николаевич (1915–1968) — советский писатель, секретарь СП СССР.

Местность под Москвой, где Гроссманы снимали дачу. Свою дачу в Лианозове Гроссман отдал бездомным людям, поселившимся там во время войны.

Фадеев и Сурков.

Щербаков Александр Николаевич — главный редактор издательства Военгиз.

Айни (1878–1954) — старейший таджикский писатель.

Памятник Горькому у Белорусского вокзала.

В книге напечатано «оздоровить». Когда я читал рукопись, я тоже, как и издатели, решил было, что «оздороветь» — опечатка, но Гроссман мне сказал: «Не опечатка. Так задумано».

Секретарь альманаха.

Выражение «прал против рожна» — из рассказа Сергеева-Ценского «Пристав Дерябин».

Заместитель Твардовского в «Новом мире». Не помню, о каком рассказе пишет Гроссман. Думаю, что о «Тиргартене».

Гроссман любил эту пословицу: «Г… пчелы, г… мед».

Слова матери Тургенева о Полине Виардо.

Единственные стихи моего младшего сына, когда ему было 12 лет: «Когда б я увидел древо, повесился бы на месте». Строки эти рассмешили моих друзей, их не раз в тяжелую минуту повторяла А. Ахматова.

Известный сценарист. Гроссман во время войны служил с ним в «Красной звезде».

Всероссийское театральное общество.

В 1956 году мы с Гроссманом совершили поездку по маршруту Москва — Нальчик — Махачкала — Баку — Тбилиси — Сухуми. Всюду нас хорошо встречали благодаря моим крепким связям, за исключением Баку, там связей не было, устроиться в гостинице мы не могли, поехали в Тбилиси. Гроссман был огорчен, и в поезде я сочинил и играл сцену его предполагаемой торжественной встречи в Тбилиси.

В 1948 году мы поехали в Киргизию, были на высокогорном озере Иссык-Куль. Гроссман об этой поездке написал очерк.

Шолохов в своей речи на одном из партийных съездов призывал писателей для подъема творчества покинуть столицу с ее санитарными удобствами и жить на селе.

Так он меня часто называл после того, как я ему прочел свою поэму «Техник-интендант»: название принадлежит ему.

В. К. Звягинцева и М. С. Петровых — поэтессы, переводившие с армянского.

Небольшой сборник «Старый учитель», повести и рассказы, с трудом вышел в «Советском писателе» в 1962 году.

Неточная цитата из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Савелий говорит: «…нас дирал Шалашников».

«Если буду жив» — любимое присловье Льва Толстого.

Речь идет о посвященной Гроссману статье критика Г. Н. Мунблита для «Литературной энциклопедии».

Писатель Р. И. Фраерман.

Чета Фраерманов.

Последние несколько слов нуждаются в разъяснении. В 37-м году на открытом партийном собрании прорабатывали критика Елену Усиевич. В перерыве к ней подошел поэт Михаил Голодный и сказал: «Усыевич, признайся, ты же враг народа, что тебе стоит».

Ольга Михайловна.

Е. В. Заболоцкая.

Намек на мою поэму «Нестор и Сария», действие которой происходит в Сухуми.

Дочь Гроссмана.

Я впервые в жизни читал на совместном заседании секций поэтов и переводчиков собственные стихи. Об этом «Литературная газета» опубликовала сочувственную заметку.

С. Г. Гехт — наш приятель, о котором я писал выше. Ему сделали операцию аденомы, но сказались восемь лет лагерей, он сильно ослабел, вскоре после операции умер в больнице.

Речь идет о моей поэме «Нестор и Сария». «Литературная Россия» собиралась было ее напечатать, но после выступления Хрущева на выставке в Манеже ее отклонила. Поэма впервые напечатана в журнале «Время и мы».

Поэт Б. А. Слуцкий решил отнести сборник моих стихотворений в издательство «Советский писатель». Этот первый мой сборник «Очевидец» вышел в 1967 году.

Г. С. Березко, литератор, впоследствии председатель комиссии по литературному наследству Гроссмана.

Е. В. Заболоцкая.

М. Н. Черневич, переводчица с французского.

Онкологический институт им. П. А. Герцена, рядом с Боткинской больницей.

Поэт П. Г. Антокольский, племянник скульптора.

А. А. Яблочкиной было в то время 97 лет.

На папке написано — «хранить постоянно». Я выполнила это предписание.

В это время, в момент заседания, Фадеев — генеральный секретарь и председатель Правления Союза писателей; Секретари Правления — К. М. Симонов и А. А. Сурков. Почти все участники обсуждения — люди широко известные, о них написаны книги, монографии, статьи. Поэтому я не буду приводить справочный, биографический материал о них. За редким исключением… Мне важно подчеркнуть их служебное, аппаратное положение. Потому что главная моя задача — раскрыть азбуку сталинизма, запечатленную на этих страницах.

«Это очень большой труд. Автор посвятил ему десять лет. Неоднократно роман перерабатывался… Дважды его редактировал А. А. Фадеев. Последняя редакция романа — Фадеева» — напомню, так говорила Клавдия Сергеевна Иванова на редакционном совете издательства «Советский писатель» 16 января 1953 г.

Теперь, на наших глазах, начинается этот тягостный, мучительный процесс отказа Фадеева от себя самого, будто он сам переламывает кости себе.

Такое чувство, будто Фадееву, как и всем остальным, в этой культово-сталинской истерии кажется, что мертвый Сталин с того света следит за каждым их словом еще более тщательно, чем живой. Только при этом условии можно сделать Лифшица ответственным за Гроссмана. Напомню, что «горе-теоретики» действительно были разгромлены по прямому указанию Сталина в течение тридцатых годов за излишне талантливо и индивидуально выраженную верность принципам марксизма, его философии, эстетике и теории, что не имело никакого отношения к вступающему в эти годы в литературу Гроссману. Критики эти группировались вокруг журнала «Литературный критик», который начал выходить в 1933 году и играл важную роль в литературной жизни того времени, боролся с догматизмом и вульгарным социологизмом (как отмечено во всех наших справочниках). В журнале были опубликованы главы из первого научного перевода «Эстетики» Гегеля, статьи о Канте, дискуссия о романе, статьи о Добролюбове и Белинском. Дьердь Лукач был венгерским коммунистом, писал статьи о Гёте и немецкой литературе, а Михаил Александрович Лифшиц был составителем сборников «Маркс и Энгельс об искусстве», «Ленин о культуре и искусстве», автором многих известных статей.

В то время Лифшиц — любимец студенческой молодежи, автору этих строк в ифлийские годы довелось много раз сидеть на его лекциях, блестящих и остро полемичных. Нашим учителем был Владимир Романович Гриб, автор статей о Лессинге и Бальзаке, он умер в 1940 г., очень молодым, и студенты восприняли его смерть как трагедию.

Журнал «Литературный критик» был ликвидирован в 1940 г. специальным постановлением ЦК ВКП(б) — «О литературной критике и библиографии». И Фадеев сделал его первым звеном в «деле Гроссмана».

Полный отказ от самого себя, от своего живого естества, от того Фадеева, которому нравился роман Гроссмана… Отчаянно отработанная, изнурительная форма перелезания в «чужую кожу», в другую форму доказательств, отбора фактов, цитат, свидетельств. Превращение человека в манекен, в восковую фигуру было невыносимо тяжело в то время, как невыносимо оно и сейчас.

Б. Н. Агапов — очеркист, член редколлегии «Нового мира».

Бубеннов был в те дни как бы наследником мертвого бога на полумертвой земле и не спустился со своего Олимпа на это заседание. Все газеты были переполнены цитатами из него, им клялись, на него ссылались, на него равнялись. К этому стоит добавить, что и все последующие годы он проживет вполне благополучно — в большом почете. За всю мою жизнь до меня ни разу не долетела ни одна критическая, резкая и справедливая фраза о его «Белой березе», «Орлиной степи», «Стремнине» и других длинных и фальшивых сочинениях.

Он будет издавать однотомники, двухтомники, собрания сочинений, а в ноябре 1979 года в связи с его семидесятилетием писатель Иван Падерин напишет: «Его книги — художественная летопись истории борьбы и побед нашего народа»; «У Михаила Семеновича много друзей, почитателей его таланта, но он никогда и ничем не подчеркивает, прямо скажем, своего заметного положения в литературе… Никому не чуждо чувство самоутверждения, но не каждому дано выражать думы и чаяния своих современников с такой проникновенностью и бескорыстием, как это делает писатель Михаил Бубеннов. Свидетельство тому его яркие по краскам и глубокие по содержанию произведения о нашей жизни. Грани его таланта щедро искрятся радостью нетускнеющей любви ко всему прекрасному, что есть в природе и в людских душах».

Он покинет этот мир, перевалив за семьдесят пять лет, на пороге нового времени.

Валентин Катаев был тогда членом редколлегии «Нового мира».

Эта речь в какой-то мере проливает свет и на историю публикации романа «За правое дело». Сейчас Фадеев пытается опереться на тех, кто был раньше против него.

У Кожевникова впереди — еще долгая жизнь, большое количество неудобочитаемых книг, роковая роль в истории романа Гроссмана «Жизнь и судьба».

Депутат Верховного Совета, Герой Социалистического Труда, Лауреат Сталинской премии, Секретарь правлений Союзов писателей СССР и РСФСР. И до конца жизни, в течение почти сорока лет — главный редактор журнала «Знамя». Не было в истории журналистики, начиная с Булгарина, такого «долголетия». Все в какой-то момент летели со своих мест. Но у Кожевникова была ясная программа, о которой он поведал мне в 1954 году, приглашая на работу.

— У каждого журнала должно быть свое направление, — сказал он тогда.

— У вас какое? — спросила я его с надеждой.

— Не сделать ошибку — такое наше направление! — прокричал он. И победил, в славе и почете прожив до октября 1984 г.

Приведем короткую цитату, характеризующую глубину философских толкований журнала «Коммунист»: «Доморощенная философия В. Гроссмана и его главного героя Чепыжина состоит из обрывков идеалистической философии энергетизма, „подсознательного“ фрейдизма, мистико-дуалистической философии извечной борьбы двух неизменных и вечных начал в мире: добра и зла, света и тьмы» (Лекторский А. Роман, искажающий образы советских людей // Коммунист, 1953, № 3

Вот как демократично, оказывается, мы жили… Как Алиса в стране чудес. Эти слова Сталина взяты Фадеевым из только что вышедшего тринадцатого тома «Сочинений» Сталина. Там были и другие чудеса. Так, накануне задуманного Сталиным массового уничтожения евреев он включил в том собственные слова о том, что антисемитизм — большое зло и за антисемитизм надо расстреливать. Измученные советские люди (как русские, так и евреи) с большой надеждой ухватились за эти слова. «Ты читал?», «Ты видел?», «Ты слышал?», «Это не случайно», — говорили они. Не в эти ли дни появился в Москве анекдот, в котором спрашивали: «Какая разница между пессимистом и оптимистом?» И отвечали: «Пессимист считает, что сейчас так плохо, так плохо, что хуже быть не может. А оптимист утверждает, что дальше может быть еще хуже». На тринадцатом томе прервался выход в свет сочинений Сталина. Спор выиграли, к счастью, пессимисты.

Статья критика А. Гурвича «Сила положительного примера», посвященная роману В. Ажаева «Далеко от Москвы», была напечатана в «Новом мире» (1951, № 9). Гурвич в 1949 г. был объявлен космополитом, и восторженная статья об Ажаеве, по замыслу Фадеева, должна была помочь ему вернуться в строй. Сталин обнаружил ее на журнальных страницах. Статья Гурвича подверглась резкой проработке в редакционной статье газеты «Правда» 28 октября 1951 г. «Против рецидивов антипатриотических взглядов в литературной критике».

Повесть Казакевича «Сердце друга» только что вышла из печати (в январе 1953 г.), и на нее, как нам представляется, не было еще спущено верховных указаний. Ее подверстали к роману Гроссмана в общем угаре.

Вечная тема — «Ошибки „Нового мира“!» Она закончит свое существование в 1970 году — со снятием Твардовского.

Трудно даже представить себе, что речь идет о профессоре Николае Калинниковиче Гудзии, любимом учителе многих поколений филологов, знатоке и защитнике культуры, и о Владимире Викторовиче Жданове — литературоведе, критике и исследователе.

Фадеев еще не знает, что формулировка типического в докладе Маленкова списана его референтом из статьи известного литературоведа, репрессированного «врага народа» Д. Святополк-Мирского.

Характерно, что Фадеев «не заметил» Хрущева.

В этой речи Фадеев, наверно, непроизвольно и не отдавая себе отчета, совершил неповторимый, первый в истории нашей жизни «пробег» по всем идущим от Сталина делам, волнам, потокам и «врагам», точно отмеченным и «разгромленным» по мановению его руки. Свод дел, страницы энциклопедического словаря, пропасть и черная бездна… Не уверена, был ли бы «товарищ Сталин» доволен этим.

Имя А. Белика было в то время всем известно. То был грубый проработчик журнала «Октябрь», часто печатавшийся на его страницах. Статьи его вызвали неожиданно гнев Сталина по трудно понимаемым причинам. Может быть — слишком активный, может быть — слишком близкий Сталину по духу, а может быть — принял Белика за Бялика… Но все тогда радовались, что Белику влетело. И Фадеев радовался тоже.

Не хочется прерывать его речь, давать сноски, писать об авторах и статьях, которые называет Фадеев. Все понятно и так. Но в этом тяжком потоке, где «Коньком-Горбунком» хотят уничтожить «Павлика Морозова», а одним Чернышевским убить другого Чернышевского, — в этой густой концентрации отработанных приемов сталинизма сам сталинизм начинает казаться грандиозно кафкианской пародией на себя. Как будто на наших глазах происходит распад…

Передовая «Литературной газеты» от 19 марта 1953 г. была написана главным ее редактором Константином Симоновым. Она называлась «Священный долг писателей» и появилась за пять дней до начала заседания. Речь Фадеева на этом, последнем, витке доклада теряет отчетливость и внятность, которые, по-своему, отличали другие его части. И тому есть свои объяснения. Дело в том, что эта передовая статья посвящена была памяти Сталина и главной задачей советской литературы на все будущие времена и эпохи во всех жанрах и видах было в ней определено — запечатлеть и воспеть Сталина. И даже был как бы начертан конкретный и грандиозный план.

«Самая важная, самая высокая задача, со всей настоятельностью поставленная перед советской литературой, заключена в том, чтобы во всем величии запечатлеть для своих современников и для грядущих поколений образ величайшего гения всех времен и народов — бессмертного Сталина…»

«Над чем бы ни работал сегодня советский писатель, он должен помнить о своей главной задаче…»

«Товарищи поэты, напишите поэму „Сталин“, как Маяковский написал поэму „Ленин“…»

«…художественно показать все этапы жизни товарища Сталина…»

«Это задача эпическая. Она поставлена перед всеми жанрами литературы. Перед поэзией и прозой, перед драматургией и критикой. Решение ее надолго определяет пути роста и расцвета советской литературы».

«Решая эту огромную задачу в монументальных формах романа, поэмы и драмы, литература одновременно обязана решать ее также и наиболее массовыми, быстро и точно доходящими по адресу средствами страстной публицистики, умного очерка, ударного газетного стихотворения…»

О том, что произошло на другой день после выхода этого номера газеты, я узнала в этот же вечер от Ефима Яковлевича Дороша, работавшего в газете. Как утром был вызван в Центральный Комитет заместитель главного редактора Косолапов, как его ругали, как на него кричали. Косолапов сначала не мог понять — за что. И осталась в моей памяти одна-единственная фраза: «Нельзя же, чтобы советская литература всегда изображала только Сталина…» Здравая и такая живая фраза… Не буду писать, как подняла она наш дух в те дни, какой замаячила надеждой…

Но, по иронии судьбы, по неповторимой причудливости этого момента истории, этот гимн Сталину, эта передовая статья попала в общую сталинскую мясорубку, устроенную на этом заседании. Не зная, по какой линии ее «проводить» и с чем — с каким сталинским тезисом связать, — Фадеев называет ее «новорапповской». И он по-своему прав.

Никогда больше не будет Твардовский отказываться от напечатанных им произведений. Мне трудно комментировать его речь, да она и не нуждается в комментариях. Скажу только, что печать жестокосердного времени, которая легла с той поры на отношения Гроссмана и Твардовского, останется навсегда.

Разгромить самого себя… Самед Вургун в решении этой задачи доходит до полного экстаза. Не всегда можно даже догадаться по его речи, что так темпераментно он поносит самого себя.

К этому времени он — азербайджанский советский писатель, член КПСС с 1940 г., народный поэт Азербайджанской ССР, лауреат Сталинской премии за 1941 и за 1942 гг., академик Академии наук Азербайджанской ССР, депутат Верховного Совета СССР. Выпустил сборники стихов, драмы в стихах и поэмы: «Вагиф», «Фархад и Ширин», «Человек», «Мутон»…

Полное название эпоса — «Китаби Деде-Коркуд». В «Литературной энциклопедии» в статье «Азербайджанская литература» он назван выдающимся памятником древней письменной литературы и культуры — «не только азербайджанцев, но и туркмен и турок».

Галина Николаева в те годы — автор романа «Жатва». Она принадлежала к числу горячих поклонников романа Гроссмана и говорила об этом часто, открыто и прямо.

Ксения Львова писала произведения, которые никто и никогда не читал. И вдруг ее неудобочитаемую повесть «На лесной полосе» приметил Сталин, выхватил из потока и вознес до небес. Всюду появились восторженные статьи о ней, а в 1949 году Сталин вставил ее в списки и наградил Сталинской премией.

В 1955 году она выпустит роман «Елена», который критика того времени назовет поэтизацией пошлости и образцом дурного вкуса.

Удивительно это чтение романа Гроссмана над открытым гробом Сталина, которое звучит в разных выступлениях. «Пока не погребен…» Есть чем гордиться Василию Семеновичу Гроссману…

Чтение этой стенограммы в течение долгих лет каждый раз именно на этом месте обрывается для меня приступом удушья и тоски… Чтобы великого антифашиста и гуманиста сделать певцом Гитлера и нацизма… Не случайно Сталин почуял родную себе душу и вырвал ее из небытия. И с какой изощренной профессиональной подлостью ведет она свою короткую речь.

А. Суров — одна из мрачнейших и характернейших фигур, выплывшая в те годы в мутных волнах космополитизма. Лауреат Сталинской премии за пьесу «Зеленая улица» в 1949 г. и пьесу «Рассвет над Москвой» в 1951 г. В тот, 1949, год Сталин сделал его невыносимую по тупости пьесу «Зеленая улица» главной дубинкой, под непрерывный свист которой отделяли в критике патриотов от космополитов. Имя Сурова вскоре исчезнет из литературы. Он будет исключен из Союза писателей, так как специальная комиссия установит, что пьес своих он не писал, а нанимал людей, лишенных всяких возможностей заработать.

Погромная машина работает на полном ходу — и мы являемся свидетелями того, как на наших глазах Суров набрасывает космополитическую петлю на шею В. Комиссаржевскому, театральному критику, в будущем — главному режиссеру театра им. Ермоловой. Он смело и правдиво, по заслугам дал резко отрицательную оценку пьесе Софронова «Иначе жить нельзя».

Фадееву тоже не хочется ставить точку, и, прервав Сурова, он не случайно так пространно цитирует Комиссаржевского.

Вот так и прозвучало это главное страшное слово того времени… Диверсия! Именно в этих устах, как крик Первенцева, обращенный в зал. Хотелось бы обратить внимание на то, что Фадеев в своей первой непосредственной реакции отбросил это слово. В этом шабаше ведьм ничего не угрожало только главному диверсанту — Салтыкову-Щедрину, обнажившему через Комиссаржевского свой меч против Сурова и Софронова. И они двинули свои ряды…

«Что наделал Комиссаржевский» — этому посвящена речь Сурова.

Как в кадрах документального кино, звучат голоса, видны лица людей. И Суров в этой своей речи так невыносим и так неповторим. И его красное жирное лицо (не может быть, чтобы я забыла его), его зачесанные назад светлые потные волосы, и шуба на меху, и толстая палка, с которой он ходил по коридорам редакций и поднимался в лифте по этажам. Посмотрите, с какой оборотистостью и ловкостью он фабрикует дела… Вот он сделал космополитом неугодного ему критика. Вот он сбросил в «зощенковские» бездны опасного для него конкурента по драматургии. С Гроссманом справились.

А он смотрит вперед. Для него сейчас пьеса С. Нариньяни «Аноним» — главная мишень. Пьеса с живым и правдивым сюжетом о беззащитности честных людей перед лицом клеветника.

Эта комедия напечатана в журнале «Новый мир» в 1953 г. — в номере 2. Следовательно, вышла только что в свет. А Суров уже потрясает перед собравшимися сфабрикованными им письмами и протестами от всех групп населения Советского Союза.

Семен Нариньяни — известный фельетонист, потом правдист, но к жанру комедии с той поры он не возвращался никогда.

Поэт Александр Прокофьев представлял ленинградскую писательскую организацию.

Таким путем до нас доплескиваются ценные свидетельства об огромном успехе, которым пользовался роман.

Аркадий Первенцев — итоговая фигура этого собрания. Тоже один из самых страшных.

Начал он свой путь символически знаменательно — в 1937 г. Выпустил тогда роман «Кочубей», состоящий из двух книг, потом опубликовал такой же огромный роман «Над Кубанью».

Оба — из эпохи гражданской войны. Тягучие, с ложным, фальшивым сюжетом, невозможные для нормального чтения.

Потом стал писать о войне Отечественной — сборники («Гвардейские высоты»), роман («Огненная земля»). В 1948 г. наступил его звездный час: в журнале «Октябрь» Федора Панферова (мрачном прибежище всех темных сил того времени) был напечатан его роман «Честь смолоду», ставший предметом пародий и эпиграмм. Роман следует тоже отнести к числу любимых произведений Сталина. Он выделит его и наградит Сталинской премией в 1949 г., введя Первенцева в ряды личной боевой гвардии. После этого он напишет тонны примитивных, сталинских книг — романы «Матросы», «Гамаюн — птица вещая», «Оливковая ветвь», сборники рассказов, очерки, пьесы, киносценарии, статьи.

А в 1978 г. на конкурсе на лучшее произведение о рабочем классе, который длился два года, он получит вторую премию за роман «Гегемон». Победитель? Гегемон? Прислушайтесь к нему, он и речь ведет как гегемон. (Так в книге — примеч. верстальщика.)

Хочется обратить внимание на то, что брошенное Первенцевым в зал понятие — «диверсия» — в дальнейшем развитии его речи будет иметь свой «сюжет», свои многообразные повороты. Сначала это диверсия против такого нежно ранимого существа, как Софронов…

С большим знанием дела, выворачивая это слово «диверсия» (от диверсантов на границе до диверсанта в Сталинграде), он наполняет его зловещим, вредительским, сталинским смыслом… Как будто Гроссман уже находится в бериевском застенке… И Первенцев допрашивает его именно там… Особенно после его вопроса о том, какие у Гроссмана есть тылы.

Вот появилась и целая «организация». И бедный Первенцев так «взволнован»… Агентура Гроссмана, как он только что выяснил, раскинулась по всей стране.

Хочется сказать о встающем с этих страниц образе писателя Василия Гроссмана — главном положительном герое этой трагедии. Он не пришел… Не выступил… Не отказался от себя… От своего романа… Наперекор всем законам, канонам, травле, угрозам, уговорам и приказам… Наперекор стоящей за его спиной расправе, аресту и тюрьме.

Александр Александрович Фадеев застрелился 13 мая 1956 года. По мифам, легендам и былям того времени, в числе причин, приведших к самоубийству, называют и роман Гроссмана.