Надо сказать, что кошки наглухо лишены, как бы это сказать, стадного чувства, что ли. Ну, например, грачи или вороны волнуются, когда их собрат попал в беду. Стараются помочь. Не то у кошек. Вы можете давать одной кошке эфирный наркоз — не очень эстетичная процедура, к сожалению, — а другая кошка в этот момент будет мурлыкать и тереться о вашу руку. Ту руку, что держит эфирную маску! Кошка может запрыгнуть в экспериментальную камеру и спокойно созерцать животное, находящееся там в специальном станке. Совершенно не волнует кошек и смерть собрата. Во всяком случае, таким выглядит кошачье поведение.
Прошка более чем за полугодовое проживание у нас видел многое. И не реагировал. Но надо было видеть Прошку, когда я давал наркоз его возлюбленной!
Легко, как это ни странно, описать выражение собачьей морды, но как описать кошачью, если, предположим, кошка плачет? Если кошка страдает. И не от боли физической. Как же это сделать, тем более если речь идет о Прошке? Он стоял в метре от меня и, как раньше писали, со смертной тоской смотрел на происходящее.
После операции я устроил перерыв для кормления. Прошка ко мне не подошел. Растерявшаяся свита его не знала, что делать.
Крепко был вбит порядок в их головы, и вдруг все изменилось. Постепенно кошки все-таки начали есть, растащив еду по укромным уголкам. Раньше, получив еду от Прошки, они ели открыто. Но мне было не до этих тонкостей. Я занялся Прошкой. Не принял он от меня еду…
Кот отказался есть, но видно было и большее. Он отказался от жизни. Нет, Прохор не заболел. Душа у него не выдержала, и он не угасал, отказавшись от еды и какого бы то ни было общения. Он сгорал. Он просто-напросто не мог и не хотел жить без нее. Тем более в этой комнате. Может быть, и потому, что я был рядом.
На третий день вечером Прошка уже не смог спуститься из своей явной тайной обители. Он упал.
После истории с Прошкой я далеко не сразу смог продолжить экспериментальную работу. И все-таки продолжил…
Но следующий рассказ не связан с лабораторией и экспериментами. Он посвящен кошке, жившей дома и имевшей отношение к науке только благодаря своему необычному имени.
Коту восемь лет. Он живет в квартире моего хорошего знакомого, где я частенько бывал. Знакомый — нейрофизиолог. Отсюда и кличка кота, так как аксон — это нервное волокно. Восемь лет — возраст для кота более чем зрелый, Аксон же выглядел чистой воды подростком. Веселым, игручим, даже заигрывающимся порой. Дело в том, что ничего, кроме квартиры, где живет, и людей, что в ней бывали, Аксон в своей жизни не видел. Не будучи отягощен семейными да и вообще жизненными заботами, взрослым он так и не стал. Такое, знаете, очаровательное, пушистое, с очень мягкой, очень черной матовой уютной шерстью существо.