Разговор с Лизой Алексеевной, конечно же, произвел на меня огромное впечатление, я тогда о многом задумалась, но не знала, что мне делать дальше, как стоило вести себя с Денисом, чтобы не оттолкнуть его от себя, чтобы он, не дай Бог, снова не выстроил между нами стену. Поэтому о том, чтобы дать своим чувствам воли, не могло быть и речи. Равно, как и том, чтобы с кем-то поговорить об этом, даже с Кариной. Я доверяла ей, доверяла маме, но то, что происходило в моем сердце и между нами с Денисом, было настолько личным и хрупким, что мне казалось неправильным обсуждать это даже с самыми родными и близкими людьми. У меня не было большого жизненного опыта, не было большого опыта в отношении парней, и я знала, что, если бы я решила раскрыться маме или Карине, то, несомненно, получила бы от них правильные, очень важные советы. Возможно, даже ответы на все те вопросы, которые я каждую ночь задавала тишине, но… Я не могла.
Не знаю, замечал ли Денис все мои приступы "мурашек", как я их ознаменовала, моё смущение всякий раз, когда он улыбался и задерживал на мне взгляд дольше обычного, мою дрожь в те мгновения, когда он что-то шептал мне на ухо на уроках, стараясь не нарушить мертвенную тишину. Очень хотелось надеяться, что не замечал, но кого я пыталась обмануть?
Я боялась с головой погружаться в эти чувства и искренне желала обуздать их, но слова Лизы Алексеевны ярким пятном всплывали каждую ночь в моей памяти, давая уснуть лишь под утро. Лежа под теплым одеялом, я много думала над ними и, глядя в школе на сидевшего от меня в нескольких сантиметрах Дениса, увлеченно писавшего что-то в тетрадях, спрашивала себя: "А могла бы я перестать опасаться будущего и просто открыться ему? Признаться в том, как он мне дорог, как мне дорого наше общение, как меня тревожит его прошлое, и как я хочу стать частью его жизни? Осмелилась бы я на это?". От подобных вопросов бросало в панику, и я понимала, что пока не была к этому готова. У меня не было причин на такие отчаянные меры, и именно поэтому оставалось просто довериться времени и обстоятельствам. А они, кажется, начали делать своё дело.
Танцевать с Денисом вальс…у меня кружилась голова от одной этой мысли, но отступить было невозможно. Я бы не простила себя, если бы сделала это.
В ту последнюю субботу апреля две тысячи тринадцатого года было довольно тепло, и мы с классом после всех уроков в одних джинсах, рубашках и свитерах вышли на школьный двор. Ученики оживленно покидали стены школы, радуясь долгожданному, предмайскому солнцу, купаясь в его лучах и отблесках. Какое же это было счастье, что зимние холода оставались позади.