В самом деле, то обстоятельство, что Эррио до 22 июня возражал против «перемирия», никак не может ни объяснить, ни оправдать того, что 9 июля, когда позорное «перемирие» уже было совершившимся фактом, он счел возможным торжественно выступить с восхвалением Петэна. Ссылки же Эррио на то, что он «требовал отъезда правительства и парламента» также ни о чем не говорят. Заметим лишь, что ни президент республики Лебрен, ни председатель сената Жанненэ, ни сам Эррио не отправились на «Массилии» в Африку, что, впрочем, избавило их от многих неприятных переживаний и даже опасностей, которым подверглись депутаты и сенаторы, принявшие эту идею отъезда из Франции всерьез.
Что же касается второго аргумента Эррио, то в свете приведенных нами выше данных о Петэне ясно, что «не знать» 9 июля 1940 г. о задуманном Петэном и его окружением государственном перевороте мог только совершенно неосведомленный человек, так как это было ясно рядовому читателю газет. Но у Эррио, кроме газет, были и другие, дополнительные, источники информации. В частности, он сам рассказывает, что Лаваль предварительно ознакомил его с текстом петэновского указа, датированного, кстати сказать, 9 июля, и что он «с Лавалем долго обсуждали этот текст».
За «эпизодом» с речью 9 июля последовал другой «эпизод», датированный 10 июля, когда на объединенном заседании обеих палат парламента Лаваль зачитал текст «конституционного» декрета. Эррио уже не мог больше закрывать глаза на то, что Петэн решил использовать угодливость буржуазного парламента, чтобы придать «оттенок законности» производимому им реакционному перевороту. Как второе лицо в государстве после президента республики (по почетности занимаемого им поста) Эррио не только был вправе, но был морально обязан торжественно выступить против издевательского «конституционного декрета» и призвать депутатов голосовать против него. Если бы он так поступил, то 10 июля смыл бы с себя пятно, которым он покрыл себя накануне, 9 июля.
Что же сделал Эррио? Он… воздержался.
В свою защиту Эррио приводит цитату из мемуаров своего коллеги и старого соратника по парламенту Поль-Бонкура, который, желая выгородить Эррио, приводит лишь тот сугубо формальный аргумент, что Эррио воздержался как председатель палаты депутатов. Но этот аргумент при данных политических обстоятельствах говорит не в пользу, а против Эррио. Одно дело, когда в обычной парламентской обстановке голоса разделяются по тому или иному вопросу, являющемуся предметом борьбы между партиями. В этих случаях в какой-то мере понятно желание председателя палаты воздержаться от голосования и тем самым как бы остаться вне этой борьбы, остаться ее бесстрастным и беспристрастным свидетелем. Но когда самой республике наносят смертельный удар, когда парламент хотят использовать для «узаконения» государственного переворота, совершенно очевидно, что политическим долгом председателя палаты было активное вмешательство в ход голосования.