Лаваль, не вставая, зачитал своим протяжным и насмешливым голосом письмо, в котором маршал Петэн просил Лаваля представлять его на заседаниях Национального собрания. Затем он подробно проанализировал прения, рассказал о повседневных задачах правительства и трудностях, с которыми ему приходится сталкиваться. Лаваль пытался заверить присутствующих, будто положение в Висбадене улучшилось и можно надеяться на перевод правительства в Версаль и на свободу коммуникаций. Ловкий, изворотливый, вкрадчивый, он расходился постепенно – и вот, наконец, добрался до своего врага, Англии.
Объявление войны было преступлением (большое движение в зале, отдельные одобрительные возгласы).
Один из членов Собрания воскликнул, стараясь перекричать голоса протеста:
– Мы сражались для Англии!
Лаваль заговорил о недостатках Версальского договора, о демократическом характере войны. По его словам, уступки, которых удалось добиться от Германии, вызваны изменением обстановки.
– Мы не намерены объявлять войну Англии (смех в зале), но ответим ударом на удар. Лондон обращался с нами, как с наемниками.
Лаваль утверждал, будто его проект осуждает не парламентский строй, а все то, что является нежизнеспособным. Он стал упрекать Даладье за его нежелание сблизиться с Франко и препятствование его политике сближения с Италией, что привело бы к созданию союза всех стран Центральной и Восточной Европы. Когда Лаваль напомнил, что Даладье смог принять Шушнига только в помещении пригородной станции, в зале раздались аплодисменты.
Лаваль говорил долго, и речь его была полна самовосхваления и нападок на Англию. Он признал, что просил маршала помешать отъезду правительства из Франции, что Муссолини хотел сотрудничать с нами, однако наша политика основывалась на антифашизме. Как-то Муссолини, говоря о Помпее, сказал, что цивилизации гибнут от избытка комфорта. Мы это забыли. Французская школа упразднила понятие «родина». В зале в это время раздались упреки по адресу Лаваля за то, что он хочет расколоть страну. Началось волнение. Однако Лаваль заявил, что новая конституция будто бы не будет реакционной, что банкам, страховым компаниям, капиталу никогда так хорошо не жилось, как в период демократии, и что нужно возродить семью и мораль.
Фланден, взявший слово после Лаваля, отказался начать дискуссию, которая ослабила бы позиции правительства. Он выразил доверие маршалу, согласился с необходимостью пересмотра конституции, но утверждал, что ее реформа будет недостаточна, поскольку всюду царит упадок и всевластие бюрократии, суверенитет народа более не соблюдается. Деньги развратили всех. В конце своего выступления Фланден сказал, что присоединяется к проекту.