– Матери не рассказали?
– Вроде нет. Да какая ей разница?
– Наверно, никакой… Так ты что же, на брата злишься?
– Не злюсь. Он в детстве снился мне несколько раз.
– Снился? Ты ведь родился года через три после его смерти.
– Все равно снился. Фотографии я ведь видел, да во сне не очень-то и понятно, что там за лицо. Просто знал – это брат. На качелях меня качал.
– А ты смеялся?
– Нет, плакал.
– Во сне?
– Нет, когда просыпался. Я тогда хотел, чтобы у меня был настоящий старший брат, а не мертвый. Они тогда уже редко у кого были, да еще с такой большой разницей в возрасте. И я страшно жалел, что у меня брат был, а меня не дождался.
Самсонов подумал, что, если бы Сашка остался жив, Мишка, скорее всего, никогда бы не родился. Вслух он этого не сказал, а только немного помолчал.
– Слушай, Первухин, а ты помнишь, кого в своей жизни забыл?
– Как это – кого забыл?
– Ну вот помнишь, что был человек, а имя и лицо из памяти стерлись.
– Дурацкие у тебя вопросы какие-то.
– Да нет, я просто такой опрос провожу. Уже уйму народа переспрашивал.
– Не знаю… Вроде есть такой. Не знаю, чепуха какая-то.
– Да ладно, какая разница. Я же не с телекамерой в прямом эфире тебя спрашиваю.
– Ну, помню. Одного точно помню. С детства еще. С раннего. У какого-то пацана в песочнице игрушечный самосвал отнял, а он только жалко так на меня посмотрел.
– Зачем отнял-то?
– Потому что у меня такого не было, а я хотел. В этой песочнице потом его и выбросил, через несколько дней.
– Почему выбросил?
– Не понравился он мне. И пацана этого все время напоминал.
– Знаешь, что это означает?
– Не знаю.
– Это означает, что у тебя не по возрасту рано развилось представление о совести. У обитателей песочниц она обычно не прослеживается.
– Не знаю. Тебе виднее, журналист. Не ходи больше за мной, башку оторву.
Два силуэта колыхнулись и растворились во тьме, а Николай Игоревич долго сидел на карусели, поглаживая гудящую голову. При малейшем его движении карусель покачивалась и нудно скрипела, словно молила о помощи кого-то невидимого и несуществующего.
11.Счастливая Бобо
Сцена "Балагана" была ярко освещена софитами, и Светлана Ивановна почти не видела публики. Лица зрителей смутно белели в пространстве, совершенно неотличимые друг от друга. Она пыталась иногда разглядеть глаза женщин, но не могла. Пьеса шла своим чередом, Леночка Синицына смотрела на примадонну своими черными глазищами, словно на каракатицу или жабу. Взгляд оправдывался ролью, и Леночка всегда с особым удовольствием играла именно в этом спектакле – легко играть свои подлинные чувства, не нужно затрачиваться. А Овсиевская мечтала увидеть слезы в зале. Она не видела их ни разу за все годы служения в театре и уже давно пыталась понять: нет слез вообще, или ей не суждено разглядеть их со сцены. На мужчин в этом отношении примадонна никогда и не рассчитывала, на юных девственниц тоже. Она хотела выжать слезу из опытных женщин, видевших в жизни многое из того, чего никогда не желали своим дочерям, внучкам и племянницам.