нется незамеченной и вызовет критические отклики, замечания и пожелания как специалистов, так и рядовых читателей.
Здесь нет необходимости подробно рассматривать особенности Источниковой базы исследования (в книге ей посвящена целая глава). Остановимся поэтому только на самом главном: правомерности широкого использования автором этих строк в своей работе материалов архивно-следственных дел ОГПУ НКВД СССР. Дело в том, что у части наших историков существует довольно-таки стойкое предубеждение против них как заведомых фальшивок, «степень достоверности показаний обвиняемых» в которых якобы «настолько незначительна, что современный уровень наших знаний о событиях, связанных с организацией процесса, не позволяет в результате научного комментирования выделить из общего потока ложных, а порою и фантастических сведений даже крупицы правды»>18. Автор же этих строк придерживается на этот счет прямо противоположного мнения. Речь, конечно же, вовсе не о том, чтобы слепо верить абсурдным обвинениям, которые зачастую выдвигались следствием против участников религиозно-мистических кружков и братств 1920— 1930-х годов: шпионаж, диверсии, подготовка терактов, антисоветская агитация и проч., о чем в свое время справедливо предостерегал историков И.А. Ильин>19. Однако и пренебрегать этим ценным и, что особенно важно, массовым источником, даже не попытавшись отделить в нем зерна от плевел, профессиональному историку было бы не к лицу.
Нельзя согласиться и с мнением И.В. Павловой, которая, опасаясь, видимо, «не тех» выводов, к которым могут прийти при работе с архивно-следственными материалами сталинского периода исследователи, предлагает им корректировать свои выводы «нравственной позицией историка, которая определяет его отношение не только к массовым репрессиям, но и вообще к тому, что происходило в 30-е годы, а также формирует его подход к источникам»>20.
Но в том-то и дело, что отношение к тому, что происходило в 30-е годы, у разных историков разное. Неизбежно разным, следовательно, будет и их нравственная интерпретация источников этого времени. Вывод отсюда может быть только один: независимо от того, какой Россией занимается историк, сталинской или путинской, масонами или немасонами, танцевать ему необходимо все же не от интуиции и некоего внеисточникового «общего знания, понимания и видения эпохи»>21, к чему призывает нас И. В. Павлова, а от конкретных отложившихся в результате деятельности тех или иных учреждений архивных документов. Иного пути для историка, если он хочет остаться на почве науки, нет и быть не может.