Поднимаясь к себе, Игнаций невольно поежился, когда в глухую зимнюю ставню ударил порыв ветра. Неудачную пору выбрал Эрве, чтобы отправиться в путь, злую. Зима дышит в спину зверю и человеку, леденит кровь, шепчет холодные тоскливые мысли. Что ж, пусть. Стрелу, слетевшую с тетивы, уже не остановить, можно лишь сбить прицел, направив смертельное жало в нужную сторону.
где-то на северо-западе Арморики, Звездные холмы, окрестности кэрна Дома Дуба,
первая четверть доманиоса, семнадцатый год Совы в правление короля Конуарна из Дома Дуба
Кровь из рассеченного горла плеснула на землю, крася ее алым, растапливая тонкое серебро изморози на траве и черных листьях. Фыркнула лошадь, беспокойно перебирая ногами, отступила от бессильно развалившейся на боку оленьей туши, и тут же успокоилась, когда рука в тонкой кожаной перчатке потрепала ее по гриве.
— Славный пятилеток, — весело сказала Вереск, соскальзывая с седла и набрасывая повод на ветку молодого дуба. — Чья же стрела была вернее, господа?
— Ваша, моя королева. Ближе всех к сердцу.
Арагвейн поднял голову, быстро и застенчиво улыбнувшись, тут же снова склонился над оленем, которого молчаливый воин из охраны Вереск потянул за передние копыта, разворачивая под хищное жало ножа. Отсеченная голова уже лежала рядом с тушей, глядя помутневшими сливами глаз, ветвилось на золотистой шерсти макушки крепкое древо рогов. Вереск откинула на спину растрепавшуюся во время скачки косу, шагнула вперед, глядя, как под лезвием расходится на брюхе шкура, белея срезом и блестящим тонким слоем жил. Сизым клубком требухи распахнулось нутро, влажное, исходящее горячим паром. Собаки, окружившие охотников и покорно ждущие своей доли, подняли морды, завиляли хвостами.
— Неужели моя? — вздернула Вереск смешливо бровь, наморщила носик, улыбнувшись задорно, дразняще. — Ах, какая досада! Что скажут на это нынче вечером благородные дамы?
— Что их королева поражает зверя так же метко, как мужские сердца, — отозвался Миртил, прислонившийся к стволу старого дуба — прадеда того, что послужил для Вереск коновязью. — Арагвейн, позор Домам Терновника и Ясеня, женская рука оказалась вернее нашей.
— О да, — подхватила Вереск, подбирая косу и снова укладывая ее на макушке в тугой узел. — Позор вам, господа, позор! Впрочем, Арагвейну простительно, его песни летят в цель вернее моих стрел, а вот чем оправдаетесь вы, господин мой, сын Ясеня?
— Разве лишь тем, что красота королевы затмила солнце, и я промахнулся, ослепленный ею, — усмехнулся Миртил. — Признаю, моя королева, заклад ваш. Увы, шкура испорчена.