— Действительно, — вздохнула Вереск, скалывая волосы гребнем. — Целых три прокола. Но мои мастера будут рады и такой. Пожалуй, я закажу седло в память об этой охоте. А оленину обещаю приготовить с можжевельником и подать на пиру в честь полнолуния.
— На пиру? Пощадите, госпожа! — в бледно-серых глазах Миртила плескалось веселье слишком явное, чтобы быть настоящим. — Неужели вы хотите, чтобы о нашем позоре узнали все Звездные холмы? Это жестоко, моя королева. Я удвою свой заклад, если вам это будет угодно, лишь бы мясо этого оленя попало прямиком в кладовые, минуя и королевский стол, и досужие языки.
— Вот как? — напоказ задумалась Вереск. — Два желания вместо одного? А вы что скажете, господин мой Терновник?
— Как будет угодно королеве, — бесстрастно отозвался Арагвейн, кидая собакам кусочки специально отрезанной требухи. — Я не стыжусь поражения и не жалею своего заклада.
— И впрямь, стоит ли жалеть серебра, если оно льется из флейты? — сладко заметил Миртил. — Песней больше, песней меньше…
— Возможно, тогда и вам стоит поучиться петь? — насмешливо отозвалась Вереск, подчеркнуто не замечая гневного взгляда медленно поднимающегося Арагвейна. — Зимние ночи длинны, а господин Терновник не всегда рядом, чтобы рассеять их мрак своим искусством. Хотите скрыть наш спор, господин мой Миртил, сын Ясеня? Извольте. Я не желаю ни двойного заклада, ни раздора в своей свите. Слишком многие слышали вашу похвальбу меткостью, и винить вам в этом лишь себя. Но…
Она невинно улыбнулась, глядя в пасмурное небо глаз Миртила и нарочито держа паузу. Улыбнулась, склонив голову набок, провела, будто в задумчивости кончиком языка по нижней губе. И бросила равнодушно:
— Пожалуй, я забуду об этом споре, если на том самом пиру в исполнение проигранного желания услышу ваше пение.
— Госпожа моя? — изумленно взметнулись вверх брови Миртила.
— Советую попросить господина Терновника постелить серебро его игры под бесценное золото вашего голоса, господин мой, — в точности скопировала его недавний сладкий тон Вереск. — Поистине говорят, что под его флейту и волк споет лучше дворцового барда.
Развернувшись так резко, что широкий подол юбки взлетел над землей почти до середины лодыжек, Вереск отошла от окровавленной туши, улыбаясь краешками губ. Протянула руку к оказавшемуся на пути кусту шиповника, наклонила ветку и ртом сорвала единственную обледенелую ягоду, алую, как пролитая недавно кровь. За спиной была тишина, только какая-то из гончих поскуливал в нетерпении, да фыркнула кобыла. Все было правильно, как и надо.