А кто-то другой, лица, которого не было видно, потому что он стоял спиной к ней, тихо нашептывал, — а как же я, или все забыто? Любовь, нежность, ласки?
И в ответ, Маша говорила, нет кричала, остервенело, словно пыталась оправдаться, — а ты предложил мне руку и сердце? Ты гладил меня и говорил, что люблю? Ты дал мне надежду?
Фигура горбилась, сутулилась и тихо отвечала: — А ты хотела этого? Ты ведь тоже молчала, ты ни разу не сказала мне, что любишь? Кто ты и кто я? Простой провинциал, изо всех сил рвущийся к месту под солнцем. Есть любовь, но есть и гордость.
— Ерунда, — отвечала она ему.
— Раз ерунда, значит, все стало на свои места, каждый получил то, что хотел. И не нужно себя упрекать. Ты все сделала правильно.
Иногда она просыпалась среди ночи, и шла на кухню за таблеткой от головной боли и снотворным. Она ложилась и, успокаивая себя, говорила, — я все правильно сделала, и пусть этот дурацкий сон больше никогда не снится мне. И мирно засыпала.
В начале ноября они уехали в Афины, предварительно официально зарегистрировав брак в одном из московских загсов. Всё было совсем не так, как она себе это когда-то рисовала в мечтах, а буднично и просто. Она сама настояла на этом, заявив, что если Василис хочет, он может устроить пышную свадьбу дома у себя на родине. Здесь в Москве, она даже не афишировала об этом среди своих друзей и знакомых. Знала только Зоя, которая была свидетельницей в загсе, из-за чего ей пришлось на неделю задержаться в Москве перед отъездом в Монголию к Леониду, который уехал туда двумя неделями раньше. Кстати сказать, Зоя сыграла свадьбу в отличие от Маши, по полной программе. И хотя играли дома, а не в кафе, собралось человек тридцать. Было весело, и Маша от души радовалась за неё, хотя и расстраивалась, что, возможно, не скоро увидит подругу. За пять лет учебы в Университете и потом, работая, они настолько сдружились, что доверяли друг другу свои девичьи секреты и потому расставание на неопределенно долгое время, было для обеих грустным и болезненным.
Больше всех радовалась за Машу, конечно же, мама. Мария Андреевна была счастлива, когда Василис попросил у неё руки дочери, и благословила обоих с легким сердцем. Единственно, что её огорчало, их внезапный отъезд в Грецию. Она оставалась одна и из ближайших родственников в Москве у неё была только сестра покойного мужа. Да и то, она часто болела, и к тому же плохо слышала, поэтому разговаривать с ней было весьма тяжело и сложно. Перспектива остаться одной в большой квартире, была не из приятных. Конечно, она знала, что наступит время, когда Маша рано или поздно выйдет замуж, станет жить самостоятельно, но она все равно останется рядом. А теперь им предстояло расстаться, надолго, возможно навсегда. Ей не хотелось об этом думать, потому что понимала, что так надо, что любовь и благополучие её дочери главнее её старческого эгоизма, и потому даже намеком не упомянула, что ей будет одиноко в Москве без неё. Впрочем, Маша и сама понимала это и не раз говорила матери, что будет ей звонить по возможности как можно чаще.