Щетина Элая кололась, раздражая кожу лица, и это ощущение тоже было новым. Щеки Лоредана всегда были гладко выбриты. Элай совсем не походил на него — ни внешне, ни внутренне. Они настолько разные, что и сравнить нельзя, как нельзя сравнить воду и воздух. Такие отличные стихии, не единого общего критерия. Тем удивительнее, что они оба ей дороги. Лоредан навсегда в ее сердце. Он был так глубоко в ней, что она не мыслила себя без любви к нему. Но, оказывается, сердце у нее огромное, и в нем есть место для Элая. Нет, пока это не любовь. Но признательность, где-то даже нежность, способная перерасти во что-то большее. Во что Аурика сама пока не знала.
Небесный отец, как Элай целовал! Словно в последний раз. Точно через секунду мир погибнет и они вместе с ним. И есть только здесь и сейчас. У него были жесткие требовательные губы. Они разжигали в Аурике огонь и дарили наслаждение.
Когда Элай оторвался от ее губ, она провела пальцами по его шраму. Белая борозда отчетливо выделялась среди щетины, но уже не отпугивала. Права была подавальщица — шрамы красят мужчину.
Элай запустил пальцы в волосы девушки. Как давно он мечтал тронуть медовую копну, ощутить ее тяжесть в руке, позволить прядям скользить меж пальцев. Попробуй кто встать сейчас между ним и Аурикой, он бы придушил его голыми руками.
Он все не мог поверить своему счастью. Она — желанная и томная. Он — само терпение, что так ему несвойственно. Убрать скорее преграды, все лишнее, все прочь: шнуровка на платье, шпильки в волосах. Вздохи и ласки. Главное держать себя в руках. Он не торопился, наслаждаясь каждым мгновением близости.
Подхватив Аурику под бедра, Элай отнес ее на кровать. К этому моменту на ней была лишь нижняя полупрозрачная сорочка, и он любовался ее телом, точно произведением искусства. Не так давно оно было для него недоступной святыней, и вот он владел им. Грубые пальцы наемника ласкали шелковую кожу сквозь ткань. Когда он добрался до груди, девушка застонала и выгнулась ему навстречу. У Элая перехватило дыхание от развратности этого звука. Не сдержавшись, он рванул тонкую ткань. Она с треском порвалась, высвобождая тело Аурики. Последняя преграда пала. Но сам Элай раздеваться не спешил. Избавился лишь от рубахи, оголив торс.
Золото волос и атлас кожи — все принадлежало ему. Это была лучшая ночь в его жизни. Даже если она никогда не повторится, ради нее одной стоило проделать весь этот путь. Лишь где-то на задворках сознания скреблась гадкая мыслишка, отравляя его радость, — она с ним из чувства долга. Это ее способ расплатиться или даже привязать его к себе покрепче. Ему ли — сыну продажной женщины — не знать, как ловко женщины пользуются телом для манипуляции мужчинами.