Евгений был в ней, ощущая, как проявляется его мужское начало, и в то же время он был маленькой, нежной девочкой для своей Мамочки, и принимал ее ласки, и ласкался к ней как самое беззащитное на свете дитя, как самый сильный на свете мужчина, и еще он – одновременно - чувствовал себя ею, и понимал, что чувствует она, когда мужчина находится в ней.
Время от времени они как бы менялись ролями.
«Я твоя девушка!» – говорил он ей. – «Ты – мой мужчина!»
«Да, моя лапочка, ты – моя девушка!» – подтверждала она. – «И сейчас я войду в тебя так, что тебе будет очень, очень хорошо!..»
И это было правдой. Хотя, конечно, это не она – это он входил в нее так, что необыкновенно хорошо было им обоим.
Менялись они и другими ролями, возникающими в семье. Если он был ее Маленькой Девочкой, ее Дочечкой, то она, соответственно, была Мамочкой, но когда она давала ему понять, что ей хочется перемены, Маленькой Девочкой становилась она, а он был, соответственно, Папочкой. Придумывали они друг другу и совсем особенные роли, настолько интимные, что об этом просто невозможно рассказать.
И это продолжалось, и продолжалось!..
12
Конечно, Оксана осталась жить с ним, хотя у нее была и своя квартира не так далеко от его дома.
На следующий день они съездили за ее вещами, и принялись жить вместе.
Игра в переодевания стала их самой любимой и совершенно необходимой для них игрой. Два или три раза она нарядила его взрослой женщиной – этакой «суперсекси». Пояс, чулки, эротичные трусики, бюстгалтер с поролоновыми вставками, обозначающими груди, черное маленькое платье, изысканный макияж… Это было очень приятно обоим.
Но гораздо приятнее было и ей, и ему, когда она наряжала его маленькой девочкой, и обращалась с ним соответственно. Он крутился перед ней в своем детском пышном платье, в цветастых панталончиках с кружевами и пышных бантах в прическе, а она поправляла ему платьице и что-то ворковала в ответ - как самая заботливая мамочка на свете.
Это было самой лучшей прелюдией перед каждой из их проникновенных ночей.
Но все же он никак не мог решиться рассказать ей о своей главной чувственной мечте – о том, чтобы Мамочка отшлепала или даже выпорола его.
А он чувствовала, что он что-то еще не рассказывает ей, но не торопила его ни словами, ни действиями, считая, очевидно, что он должен созреть для того, чтобы поделиться с ней самым сокровенным.
И однажды пришла ночь, когда, вынырнув из океана наслаждений, он рассказал ей о своих подростковых подглядываниях, и о том, что он чувствовал, и что делал, когда наблюдал за отшлепыванием и поркой Лизы, стоя на крыше своего дома практически голышом, в одной футболке – для удобства и гигиены.