— Потравить нас здесь хотят что-ли?
Рядовой встал, схватил со стола недопитую кружку, сунул с маху трактирщику под нос:
— Давай, выпей с нами. За кайзера! — примериваясь ударить сразу, как заметит сомнение или заминку. Но трактирщик спокойно влил содержимое в рот. Даже не поморщился от собственного пойла. Лишь на дверь глаза скосил. Нет, на «потравить» не похоже
— Теперь ты, — солдат подхватил вторую кружку со стола, сунул одной из подавальщиц, — за пехоту!
И с секунду смотрел, как дрожат на маленькой девичьей голове выбившиеся из-под платка черные кудряшки. Как ходит вверх-вниз калдык на горле. Как вздымается высокая грудь под небрежной шнуровкой. Как отчаянно косят на дверь широкие карие глаза. Остальные подавальщицы сгрудились стайкой в углу, шептали что-то, поглядывая то на солдат, то — искоса, на дверь и окна.
Внезапно рядовой Майер понял, что здесь не так. Здесь боялись. И, что удивительно, совсем не его и не их компании. Боялись чего-то, что могло придти с улицы. Из-за тяжёлой дубовой двери.
— Пойду-ка я прогуляюсь, парни, — сказал рядовой и шагнул к выходу, прихватив по пути брошенную перевязь с широкой солдатской шпагой.
С полутьмы улица ударила рядового по глазам ослепительным солнечным светом. Майер моргнул, привыкая. Улица была пуста. За спиной хлопнула дверь — за Майером увязалась подавальщица. Та самая кареглазая девчонка.
— Чего тебе, — бросил было солдат, но та замерла вдруг. Расширенные до предела карие глаза уставились куда-то вдаль, мимо плеча. Солдат развернулся — и похолодел. Из-за угла вышла процессия — странная, чтобы не сказать больше.
Впереди шла бесформенная фигура, закутанная с ног до головы в волочащийся по земле темный балахон. Мужик или женщина, человек или нет — не поймёшь, лишь складки чёрной бесформенной ткани. Случайные прохожие сворачивали в переулки — лишь бы уйти подальше. Кто не успевал — вжимался в стены, давая дорогу. Фигура шла вперёд, шатаясь, медленно, приволакивающей походкой На миг она повернулась к солдату лицом. Взвизгнула, прячась Майеру за спину, трактирная девчонка. У рядового отвисла челюсть. У фигуры не было лица — лишь ткань спадала складками там, где должно быть глазам у человека.
За нею шли, так же медленно, поглядывая по сторонам, десяток человек в форме городской стражи. Майер заметил натянутые веревки. «Словно собака на привязи» — пробежала непрошеная мысль. Солдат смигнул и перевёл взгляд в конец странной процессии. И челюсть у него отпала опять. Замыкал ряд всадник на белом коне. Высокий, с непокрытой, несмотря на мороз, головой. Тёплая куртка с меховым воротником, перчатки с отворотами. На поясе, плечах и рукавах куртки— там, где у рядового был нашит ряд простых пуговиц — сверкал тусклый блеск, пробегали блики. До Майера донесся хорошо знакомый звон — серебро. Настоящее серебро, нашитое вместо пуговиц и амулетов. Еще был крест у седла — нет, на солнце блеснула сталь, и Майер увидел меч — старинный клинок с яблоком и широкой прямой крестовиной. «Таких сто лет как не делают». Они поравнялись. Всадник чуть повернул голову — солдат мельком успел подивиться холодным глазам и вытянутому аристократическому лицу со стриженными по-простонародному коротко волосами. Их взгляды встретились. Солдат нервно сглотнул — бесцветные глаза измерили его с ног до головы. Измерили, взвесили и нашли лёгким. Рядовой Майер был не сопляк и не новобранец. Он стоял в линии, отбивая атаку французских рейтар. Тогда пика в его руках не дрожала. Тогда. Но сейчас, под взглядом холодных, оценивающих глаз, он забыл, что солдат, что на поясе шпага и друзья-приятели за спиной. Зубы отбили частую дробь, спина покрылась холодным потом. Всадник чуть усмехнулся — чуть-чуть, уголки губ едва дрогнули, и послал коня вперёд. Процессия скрылась за углом. Улица опустела.