Ножки стола были толстыми и уродливыми корневищами, зависшими над землёй и вросшие другими концами, сквозь деревянную плиту в спину человека. Стол, плотно окружали, очень неприятные на вид, почти черные деревья, не имеющие листвы. Кора их потрескавшаяся, ядовитая, изъеденная изнутри нервозностью, исходящей из них в виде струящегося полупрозрачного чернильного летучего вещества, что-то среднее между пылью и густым дымом, бывающим от горения резины.
Почему-то она чувствовала, что это не растения, но люди, их души, проросшие сквозь тело. Ни одно из них не давало ни единого ростка, способного на жизнь. Элеонора, хотела было возмутиться этому безобразному образу существования, заметив, что все, без исключения корневища питаются из несчастного, распластавшегося на столе, и ни одно не уходит, как положено, вглубь земли!
С отвращением смотрела она, как эти толстые, покрытые мелкими длинными волосками, в трещинах и прыщах, трубы, набухая и сокращаясь, проталкивают внутрь себя, вытягиваемые из, пока еще, сильного тела, жизненные соки.
Ей хотелось остановить, прекратить, оборвав, обрубив, но как только она бралась за топор или за лежавшую здесь, алебарду, то сразу забывала, что хотела делать. Сразу ей виделся окружавший её, залитый солнцем луг, умиляющий воплощенной в нем жизнью. Одним взглядом Элеонора охватывала копошащихся насекомых, зверьков, всевозможных птичек, процессы жизнедеятельности растений. Все вокруг радовалось гармоничному существованию и чьему-то покровительству.
Руки сами опускались, опасения и прежние желания замещались радужными видами, но что-то, все равно, казалось не настоящим. Потихонечку взгляд притягивался небольшим прогалом между растениями, где что-то неприятно шевелилось. Она направлялась в эту сторону, замечая, что идти неудобно, потому что нога опиралась не на ровную почву, покрытую травой, а на что-то скользкое, округлое, пульсирующее.
Не доходя немного, Лера поскальзывалась и проваливалась ногами между, чем-то, что напоминало ей огромные, переплетшиеся друг с другом, вены и артерии. Всю одежду и тело пачкала липучая жижа, на цвет бурого красного цвета, тошнотворно пахнущая. Как только голая кожа касалась этих сосудов, они моментально, будто пиявки впивались на всей площади прилегания и начинали высасывать…
Все, что хотелось иметь в этот момент в руках, появляясь, тут же выскальзывало, а присоски все больше и больше овладевали телом. В последнее мгновение она вспомнила о молитве. С каждым словом на груди ощущалось все большее жжение, и чем больше жгло, тем легче становилось, исчезали эти чуждые, противные вены и артерии, стирался луг, появлялась прежняя сцена со столом и лежащем на нем. Теперь она знала – это отец ее внучки, и сейчас наступает миг, когда нужно его освободить.