Вернувшись, они рассмотрели поданные им фотокарточки. С них смотрели, то увенчанный сединой и благообразностью старец, то супружеская чета японского офицера в форме, с достоинством восседающего в небольшом кресле, и его, скромно стоящей рядом, супруги в кимоно. Это были родители Ясуси Накомура, как звали батюшку до рукоположения.
Другие фотографии несли изображения самого священника, и наконец, взгляд Татьяны застыл на необычном снимке. Поначалу, она подумала, что это икона, поскольку женщина с очень интересной и необычной внешностью, прежде всего, своим согревающим взглядом, с покрытой головой, держала на руках ребенка, не было понятно, девочка это или мальчик. Позы, взгляды и сам свет, падающий на лица, делали их похожими на лики. Но рассмотрев, что это все же живые люди, она обратила внимание на задний фон – цветущую вишню. Это не была сакура, а обычный вишневый сад, коих было много в средней полосе России:
– Веееснаа… – Неожиданно для себя произнесла девушка, имея в виду время года, ориентируясь по цветению деревьев.
Протоиерей неожиданно вскочил, чашка, вылетев из его рук, сделала полный оборот вокруг своей оси, и опустилась на стол на донышко, потеряв при этом почти все содержимое. Кровь отошла от его лица, придав ему цвет белой рубашки, ворот которой почти сливался с кожей. Совершенно опешив от услышанного, он еле разлепил почти серые губы и дрожащим голосом спросил:
– Это вы почему сказали?… – Татьяна, не совсем понимая вопрос, и сама перепугавшись от вида полюбившегося ей человека, пытаясь прояснить ситуацию, в испуге за него, прошептала:
– Что именно, батюшка?… – Ясуси подошел вплотную, вперился жестким взглядом в расширенные глаза Татьяны, и что-то по-японски быстро, как будто зло, на повышенных тонах, затараторил. Она ошарашенная, отступала, пока была возможность, но упершись спиной в стену, быстро перекрестилась, и зажмурив глаза, крикнула:
– Господи, помилуй!.. – Это отрезвило священника. Ясно, что затмение связано с сильными переживаниями, оставившими огромную рану, никогда не заживающую. И действительно, во всем произошедшем с его семьей, он винил себя! Отступив назад, он, шевеля пересохшим и прилипающим к нёбу, языком, чуть слышно полепетал:
– Прошу вас… Весна… – Глаза его умоляли, было видно, что он «убит» послышавшимся, только что. Надежда сверкала в его взгляде, ум зацепился за произнесенное русской, и кроме ожидаемого ответа больше ничего не существовало:
– Умоляю вас, почему вы это сказали?!
– Батюшка, но ведь…, я сначала, подумала, что это икона – очень необычное лицо, и очень необычно…, а потом, поняв, что это все же фотография, обратила внимание на фон… – там вишня цветет…