Тут-то и оказалось, что стрелять нечем, причем всем троим!…
Как только они, после попадания «выстрела» в БТР, слетели с брони с заложенными ушами, Павлу показалось, что он оглох, и вдобавок ко всему, на несколько мгновений ослеп, потеряв ориентацию. Откуда по ним велся огонь, он понял по командирским «трассерам», забитым в магазин Артемом через два на третий.
На «автомате» сообразив, что это целеуказания, он начал «отсекать» по три-пять выстрелов по указанным целям, после каждой очереди немного меняя позицию – в этом и состояла его задача, как пулеметчика. Подавив точными попаданиями несколько, и чувствуя поддержку товарищей, «Ослябя» взбодрился, но, не имея боевого опыта, поддался охватившему его чувству неуязвимости. Теперь он знал, где враг, оставалось, по возможности, пользоваться местностью.
Почему он не посмотрел в сторону капитана, изо всех сил пытавшегося донести до него нужное направление движения, но выбрал свое, впрочем, тоже удачное. Остальным пришлось прикрывать его рывок мощным огнем, попеременно меняя магазины.
Пашка, добравшись до небольшого овражка, в свою очередь открыл огонь. Это место оказалось настолько удачным, что боевики, бросая свои, наспех занятые позиции, отходя, попадали под перекрестный огонь.
Когда две трети их было уничтожено, все трое одновременно ворвались в разваленный сарай. Граната, брошенная капитаном, почему-то не взорвалась, но определенное действие своим появлением возымела. Она оказалась последней, как и патроны в их магазинах.
Очумевшие от такой наглости наемники, поняв, что патронов у русских нет, а численный перевес на их стороне, решили брать живьем. Именно в этот самый момент и случился, очень глубоко, в самом центре сознания Павла, какой-то перелом, разбудивший что-то спящее, звериное, не контролируемое, неудержимое, не человеческое. На всю жизнь он запомнил это, ослепившее его мгновение. Не будь его, он никогда бы не смог забить почти голыми руками человека, пусть и этих, ради денег, желавших уничтожить все и вся!
«Ослябя», от рождения был мощен, но даже выходя на татами никогда не прикладывал всей своей силы, и часто предпочитал давать сопернику сначала почувствовать в себе уверенность, и лишь потом начинал спарринг. Но взломанное ныне подземелье гнева, не позволило даже задуматься о милосердии. Что было ему свойственно раньше – в мгновение ока, стало неприемлемо.
Огромные руки двухметрового богатыря, замахали ручным пулеметом, словно алебардой. Уже потом, минутами позже, наблюдая с отвращением, как капитан отрезает убитым уши, придя в себя, он вспоминал, с какими ощущениями входил ствол сквозь поддавшуюся черепную коробку совсем молодого кавказца. Сопровождаемый это движение звук, казался не естественным. Ему запомнилась, будто застывшая картинка, вылетающего, от избыточного внутреннего давления, одного глаза, почему-то не упавшего, как ожидалось, а начавшего болтаться, на каком-то шнурке.