— Никогда такого раньше не видел, — прокричал Фюрстнер мне на ухо, перекрывая шум бури. — Как так может быть: солнце светит, и шторм вовсю?
Рев ветра не особенно позволял улавливать нюансы разговора, но по тону командира я понял, что он считает положение дел в высшей степени необычным и вполне вероятно, рассматривает это как мою вину. Я сложил руки рупором.
— Осмелюсь предположить, на Северном море вы с подобным не сталкивались. Но это Адриатика, и сирокко, если ему заблагорассудится, способен еще и прибавить.
— Сколько, по-вашему, он может еще продолжаться?
— К вечеру выдохнется. Позвольте заметить кстати, что мы не продвигаемся.
На самом деле то была чрезмерно оптимистичная оценка: UB-4 не только не могла преодолеть встречный ветер и волны, ее относило назад к Лиссе со скоростью в добрых два или три узла. Это легко было установить, наблюдая при каждом подъеме на волне за береговыми приметами. Отважное сердечко дизеля билось последние три часа с предельным напряжением, но его усилия были тщетны. И неудивительно, ведь каждая волна выхватывала винт из воды, и тот бессильно молотил воздух в течение нескольких секунд, пока не погружался снова.
— Так что посоветуете? — прокричал Фюрстнер. Лицо у него было салатовое, а на непромокаемом плаще виднелась струйка рвоты.
— Мой совет: повернуть, обогнуть западную оконечность Курдзолы и через пролив Драс выйти к Гравозе.
— Но это нам совсем не по пути, а мы должны до ночи прийти в Каттаро!
— Знаю. Но с подветренной стороны Курдзолы идти будет легче, а еще течение в Драсе меняет направление после пары дней сирокко, и это сработает нам на руку.
Немец подозрительно посмотрел на меня.
— А откуда вы знаете? Об этом нет ни слова в лоциях.
— Знаю, что нет, но это факт. Поверьте мне, я вот уже пятнадцать лет хожу в этих водах, и знаю их как свои пять пальцев.
Фюрстнер закусил губу. Я видел, что вопреки всему он намерен упрямо переть на ветер. Но тут вмешался старина Нептун, наслав волну, перекатившуюся через рулевую рубку. Нас с капитаном едва не смыло, а изрядная порция воды хлынула через открытый люк в центральный пост. Послышался звон посуды и грохот незакрепленных предметов, а за ними раздалась одна из самых смачных тирад, когда-либо покидавших уста моряка. Как я понял, спор разрешился в мою пользу.
— Ну ладно, приготовиться к повороту!
— Нет! — завопил я. — Только не на поверхности! Стоит нам повернуться лагом, нас опрокинет! Лучше погрузиться метров на десять, и уже там совершить разворот!
Скрывшись под волнами, UB-4 легла на курс норд-вест. Существует распространенное заблуждение, что море внизу всегда спокойное, даже если на поверхности бушует шторм. Но и на пятнадцати метрах UB-4 тяжело раскачивалась. Однако здесь мы хотя бы укрылись от ветра, и через час обогнули западную оконечность Курдзолы и всплыли в более мирных водах с подветренной стороны острова. Путь через узкий пролив Драс близ города Курдзола был сложным, но течение сработала в нашу пользу, как я и предсказывал, и к вечеру наша маленькая субмарина уже подходила к Гравозе, порту древней Рагузы, или по-новому, Дубровника. Мы устали как собаки и были покрыты коркой соли, измученный за день перегрузками дизель гремел. Но до места назначения оставалось рукой подать. В полдень восемнадцатого сентября мы обменялись опознавательными сигналами с фортом на мысе Пунто-д’Остро у входа в залив Каттаро, которому предстояло стать моим родным портом на ближайшие три года.