Но Елизавета не хотела замуж. Она находила мадьярское аристократическое общество непроходимо скучным, а будущего супруга характеризовала, без обиняков, как страшного тупицу. «Он был так глуп, — говаривала Елизавета, — что будь глупей еще капельку, у него сердце не смогло бы биться». Бедняжка оттягивала бракосочетание несколько лет под разными предлогами, даже симулировала туберкулез, чтобы ее отправили в санаторий в Швейцарию. Но потом наступили июль 1914 года и всеобщая мобилизация. Обе семьи всполошились, Елизавету запихнули в поезд из Цюриха, и 1 августа в венской Фотивкирхе было спешно организовано венчание. Мобилизация превратилась в хаос, и медовый месяц закончился преждевременно, на следующее утро. Князь запрыгнул в автомобиль и укатил в Гьер, откуда его полку предстояло отправиться на польский фронт на неделю раньше намеченного срока. Война за Австрию для эскадрона князя началась на рассвете шестого августа, на русской границе близ Крашника, с нападения по узкой, углубленной дороге между таможенными столбами на пару госпитальных повозок на конной тяге. И закончилась там же, потому как «госпитальные повозки» оказались на поверку тачанками русского пулеметного взвода. Выяснилось это слишком поздно, чтобы поворачивать. Последовала короткая, но убедительная демонстрация полной беспомощности кавалерии перед лицом автоматического оружия. Единственный уцелевший гусар прихромал на австрийскую территорию к вечеру, таща на плече седло и изорванный и окровавленный ментик с меховой оторочкой.
Елизавета оставалась еще в Вене, когда узнала о своем вдовстве. Родня хотела увезти ее в Венгрию, но она, с присущей ей находчивостью, ускользнула, поступив работать медицинской сестрой. В те первые дни войны многие аристократки вызывались добровольно идти в сестры милосердия, но спустя пару месяцев усталость, запах крови и гангрены отбивали желание. Да только Елизавета была из другого теста: она выдержала все, и спустя год ее перевели в специальный отдел лицевых ранений под руководством профессора Киршбаума с медицинского факультета Венского университета. Возможно, окопная война способствовала непропорциональному количеству ран в голову, быть может, виной тому было развитие антисептики, благодаря которой человек, обреченный прежде на смерть, теперь оставался жить, чтобы полвека протянуть с отсутствующей нижней челюстью и изувеченной от глаз и ниже половиной лица, питаясь через трубочку. Так или иначе, летом 1915 года недостатка в пациентах у профессора и его ассистентов не наблюдалось. Медики пересаживали кожу и кости в попытке воссоздать искореженные физиономии раненых, потоками поступавших с полевых госпиталей Австрии и Германии.