С трамвая мы сошли за стеной верфи. Мне пришлось ждать, пока найдется носильщик, поэтому я стоял и смотрел как унтер-офицер строит младших чинов на вымощенным булыжником плацу. Парни явно выжали все из последних часов отпуска в станционных буфетах в Марбурге и Дивакке: фуражки набекрень, шарфы наскоро перевязываются под гомон чешской, немецкой и венгерской речи. Тем не менее, стоило унтеру — итальянцу, как подсказывало ухо — отрывисто рявкнуть «Hab’acht!», как два десятка сапог притопнули по мостовой с весьма похвальной согласованностью. Я смотрел на застывших по команде «смирно» моряков, некоторые из которых, впрочем, слегка покачивались. Здесь были представлены все типы нашей пространной, многоязычной империи: обитатели тирольских долин, трущоб Вены, неоглядных равнин Венгрии; светловолосые, круглолицые поляки и смуглые, угловатые итальянцы.
Когда я проходил мимо строя, старшина проревел: «Rechts schaut!», и все головы повернулись в мою сторону. Но не морская дисциплина и не немецкий язык объединяли тем утром представителей всех этих различных народов. То была круглая металлическая кокарда на околыше каждой фуражки — черный диск с императорской короной и позолоченными буквами FJI, монограммой Его императорского величества Франца-Иосифа Первого, милостью Божьей императора Австрийского и апостолического короля Венгерского, короля Богемии, Далмации, Хорватии, Словении, Галиции, Лодомерии и Иллирии; эрцгерцога Австрийского, великого князя Краковского, герцога Лотарингии, Штирии, Каринтии, Краины, Верхней и Нижней Силезии и Буковины, князя Семиградского, маркграфа Моравского, графа Зальцбургского и Тирольского, короля Иерусалимского, а также императора Священной Римской империи германской нации. Тем утром все мы, офицеры и матросы, были его людьми — не австрийскими патриотами, но слугами благородного императорского дома Австрии, почтенной династии Габсбургов. Другие страны могли быть монархиями, наша же была Монархией — остатком великой державы, простиравшейся некогда вплоть до Филиппин, и которая даже в те дни, давно переживая упадок, занимала добрую четверть европейской территории к западу от России. Тепло догорающих черно-желтых углей будет согревать нас еще три года, после чего они обратятся в пепел и развеются по ветру.
Кое-как мне удалось-таки разыскать носильщика, пожилого резервиста, и в сопровождении громыхающей по камням мостовой тележки с железным ободом, я направился в Бюро передислокации. В тот период войны меры предосторожности были далеко не строги, и бегло, без интереса просмотрев мои документы, офицер комендатуры проштамповал их, небрежно козырнул и махнул в сторону причала.