Можно, конечно, изменить свое существование в лагере: стать доносчиком, стукачом. Это было совершенно неприемлемо для Шаламова. Как неприемлемы и любые начальственные должности: десятника или бригадира. Шаламов считал аморальным заставлять своих товарищей работать на износ.
От верной гибели спас его врач из заключенных Андрей Пантюхов. Как «троцкист» (в шаламовском личном деле стояла буква «Т») Шаламов мог быть занят лишь на самых тяжелых работах. С риском для себя Пантюхов сумел направить его на фельдшерские курсы, которые Шаламов успешно закончил. Сколь ни тяжел труд в лагерных больницах и медпунктах, он все же позволял человеку выжить и даже читать книги.
Шаламов-фельдшер тайком писал стихи. Значительная их часть посвящена жене, Галине Гудзь, которая тоже была репрессирована и почти десять лет провела в ссылке. Они переписывались. В ноябре 1953-го Галина встретила его на Ярославском вокзале после возвращения с Колымы. Однако, сама бесправная, не решилась оставить мужа у себя на квартире. Дочь совсем не знала отца, он ей был совершенно чужой. Скоро Шаламову стало ясно, что семьи у него нет.
На воле ему не дали работать по медицинской специальности. После долгих мытарств приютился он в маленьком городке Туркмен в Калининской области. Там и начал писать колымские рассказы. Реабилитировали его в 1956 году. Он вернулся в Москву и вскоре второй раз женился — на О. С. Неклюдовой. Впоследствии брак распался. Не так, как ему хотелось, складывались отношения и с женщиной, которую он полюбил...
Умер Варлам Тихонович 17 января 1982 года, потерявший слух и зрение, совершенно беззащитный, в психоневрологическом Доме инвалидов. Что представляли собой эти дома, известно сегодня всем.
Но, пожалуй, не следует сурово судить его родных и близких. Лагерь, неоднократно говорил Шаламов, никого не делает лучше. И он вышел на волю не только с подорванным здоровьем, но и с тяжелым характером. Общаться с Шаламовым было нелегко. Он бывал колюче категоричным, нетерпимым. Бытовые привычки старого лагерника подчас раздражали окружающих. Однако главное состояло в ином. За крайне редким исключением, общавшиеся
с ним люди не понимали масштаба личности Шаламова. В лучшем случае они видели в нем одаренного литератора, несправедливо пострадавшего, а он был огромный талантище и величайший мученик. Это не понимали даже (и особенно!) в писательской среде, одни по зависти, другие по равнодушию и суетности.
Хрущевская «оттепель» принесла Шаламову реабилитацию, но не признание, как, скажем, Солженицыну. Напечатанная в «Новом мире» повесть «Один день Ивана Денисовича» сделала ее автора всемирно знаменитым. У Шаламова не было такой ударной, но и, как некоторые считают, компромиссной вещи. Его колымские рассказы, как и стихи, требуют публикации определенными циклами, когда одно произведение органично дополняет другое. И конечно, по своей жгучей обличительности и беспощадной правдивости «Колымские рассказы», на наш взгляд, существенно превосходят повесть Солженицына. Эти рассказы составляют единое художественное целое, своего рода роман в новеллах и очерках.