Николаенков сощурился.
– Предлагаешь устроить немцам веселую жизнь?
– А чего бы и нет? Хоть патронами разживемся.
– На «Ганомаге» пулеметчик дежурит, – сказал Тимофеев.
– Сниму, – кивнул Цирендаши.
– Ладно, – согласился Николаенков, – пошумим маленько. Юр, ты со своими заходишь слева, снимаете ремонтников. Как Доржиев стрельнет, так и вы начинайте. А мы, – он обернулся к Виктору, Остапу и Паленому, – зайдем справа. Только не разом с нашими комсомольцами, а то они нас вместе с немчурой перестреляют.
– Да чего вы… – обиженно затянул Гера.
– Ладно, ладно. Цирендаши, твой выход.
Охотник кивнул и исчез в зарослях. Было такое впечатление, что он сделал всего лишь один бесшумный шаг и замер, потому как более ни звука не раздалось.
Крадучись, ушли комсомольцы-новобранцы. Жорож повел «старичков».
Осторожно выглянув между двух стволов, Тимофеев увидел прежнюю картину, только с другого ракурса – «Ганомаг» с дремлющим пулеметчиком да группку ремонтников, ползавших по танку.
Сухо треснул выстрел, и пулеметчика отбросило – туда же, куда брызнул кровавый фонтанчик из простреленной головы.
Тут же грохнул залп из трехлинеек. Комсомольцы-новобранцы изрядно нервничали, поэтому метким оказался лишь один выстрел из трех. Тимофеев вскинул «шмайссер» и выдал короткую очередь.
Неожиданно из десантного отделения выскочили трое немцев в касках и с винтовками. Пригибаясь и крича по-своему, они открыли огонь, с первого же выстрела поражая Паленого.
Виктор перенес огонь на них – патронов ему хватило как раз на две короткие очереди. Одного, по видимости, он уложил-таки, а второго и третьего «разделили» между собой Доржиев и Остап.
Бой прекратился так же быстро, как и начался. Только двое ремонтников, оставшихся в живых, испуганно жались к борту танка.
Тимофеев склонился над Паленым. Тот трудно дышал, шинель на груди мокла кровью.
– Ты… это… – еле вымолвил он, выдувая розовые пузыри. – Семен я… Сенькой кличут… Ерохиным… Бросил я своих… Грех это… Дезертир я, и не замолишь уже…
– Молчи, молчи, – бормотал Виктор. – Все будет хорошо…
Паленый, вечно угрюмый, вдруг светло улыбнулся, будто радуясь приходящей смерти.
– Ничего уже не будет… – выговорил он, и между губ протекла струйка крови. – Батюшка говорил… «Стоять за други своя»… А я не постоял… Ты это… Витька… ты своих не бросай…
– Хорошо, – выдохнул Тимофеев.
Ерохин улыбнулся, да так и помер – просветленный.
– Отошел, – пробормотал Подало и стянул пилотку с головы.
Новобранцы спешно посрывали головные уборы, и Гера спросил неуверенно:
– А с этими как? – Он кивнул на ремонтеров. – Пролетарии, все-таки…