Он обнял Энн, прижав ее ладони к ее груди, И, преодолевая сопротивление, слился с ней воедино. И тогда исчезло все на свете, кроме движений его пениса у нее во влагалище и подрагивания клитора между пальцами. Не осталось ни прошлого, ни будущего…
Время остановилось. И она закричала:
— О Господи! Мишель… О Мишель!
Тогда он укусил ее в шею, чтобы прекратить ее крик и не позволить словам сорваться с собственных губ: «Мое имя не Мишель, а Майкл».
А в грезах ждала его Диана. Плоть почернела от жара, белокурые волосы пожрало пламя. Именно такой он видел ее в последний раз. «Я люблю тебя, Мишель!» — «Не делай этого, Диана. Разреши помочь. Черт возьми, я могу тебе помочь! Дай мне возможность». — «Ты не способен мне помочь, mon amour, но можешь воссоединиться со мной».
Майкл отпрянул от ее пальцев. Ей не удалось его схватить, но она к нему прикоснулась. Ее плоть уничтожала его плоть точно так же, как его прошлое разрушало ее прошлое.
Дыхание Дианы — дым — щекотало его ноздри. «Мы тебя ждем, Мишель». За плечом Дианы возникло лицо Литтла. Губы обожжены, почернели. Стряпчий осуждающе смотрел на Майкла. За колени, за поясницу, за плечи, за шею его хватали чьи-то руки — детские, взрослые, женские, мужские. Руки всех, кого он когда-либо любил. И все они были мертвы.
Шею лизнуло пламя — язык Дианы. «Ты представляешь, что он с нами творил?»
Майкл хотел закричать, его тошнило. Он не желал знать правды. В конце концов, он ничего не мог предпринять. Да, он знал, что враг творил с мертвецами. И особенно с Дианой.
Майкл был совсем ребенком, когда он взял его к себе. А Диана оставалась женщиной, с женскими страстями. Враг отнял у нее все. Как отнял у Майкла детство.
Внезапно перед ним оказался Габриэль, а Диана исчезла. Его кожа тоже почернела, а вместо белокурых волос на голове шевелились голубые и оранжевые языки пламени. Друг прижался к нему щекой. «Знаешь, что я совершил, Майкл?»
Всю жизнь им правила ненависть, билась в груди, словно сердце затравленного зверя. И только ненависть двадцать девять лет поддерживала в нем жизнь, только она заставляла оставаться в этом аду.
Он умело вывел из лифта деревянное кресло на колесах. Человек в кресле не проронил ни звука. Он держал спину очень прямо, а ноги, наоборот, оставались скрюченными. Верхняя площадка была всего в десяти футах позади них. Очень просто сейчас развернуть кресло.
На лбу выступили капли пота — настолько живо он представил громыхание колес и удивленный возглас больного: «Что ты собираешься делать?»
«Собираюсь убить вас, сэр».