В темноте голос Элизабет звучал неестественно спокойно:
— Последний раз ты был со мной, когда Ричард заболел дифтерией.
— Доктор сказал, что он при смерти.
Так оно и было. Ее четырехлетний крошка сгорал в лихорадке, но Элизабет не желала отдавать его смерти. Она купала сына в туалетной воде, носила на руках, пела ему колыбельные, выхаживала его, пока сама не свалилась в полубессознательном состоянии.
И тогда Эдвард отнес жену на руках вниз, в ее спальню и там овладел ею. Тогда она подумала, что он занялся с ней любовью, чтобы поддержать ее.
— Значит, ты зачал еще одного ребенка, чтобы заменить Ричарда. На тот случай, если доктор окажется прав и ты потеряешь расположение своих избирателей.
— Но Ричард выжил, а я дал тебе Филиппа.
Его голос звучал в темноте разумно и убедительно, голос, которым он привык отвечать на каверзные вопросы избирателей после своих выступлений.
— У тебя двое сыновей, Элизабет. Ни одна добропорядочная женщина не может требовать большего.
— А что есть у тебя, Эдвард? — спросила Элизабет.
— Я буду премьер-министром.
А она будет продолжать жить той жизнью, которую и жизнью-то не назовешь, страдая от отсутствия мужской любви.
Глухая ярость затмила боль.
— Где ты проводишь ночи, Эдвард? Ночи, когда тебя нет дома? Кто эта женщина, с которой тебя видели?
— Я уже ответил тебе, что здесь не замешана женщина. Политика требует полной самоотдачи. Твой отец был премьер-министром два срока, и я сделаю все, чтобы стать его преемником.
Элизабет молча смотрела на темные волосы и усы Эдварда, едва различимые на фоне белой подушки.
— И это нытье не украшает тебя и не доставляет удовольствия мне. Так что я сейчас повернусь на бок, чтобы ты больше не унижала себя, выставляя напоказ свое голое тело, уходя из моей спальни. У тебя сегодня будет тяжелый день. Я надеюсь, ты придешь на благотворительный аукцион.
После этих слов Эдвард отодвинулся от нее и повернулся на другой бок.
— Я не буду пешкой в твоей игре, Эдвард.
— Ты уже давно выступаешь в этой роли, Элизабет.
Жгучие слезы жгли ей глаза. Бессилие, это безобразное ощущение поражения были даже хуже, чем та пустота и разочарование, с которыми она жила последние шестнадцать лет.
Она неуклюже сползла с кровати, вещь за вещью собрала свою разбросанную одежду, схватила ридикюль с комода. Наконец дверь, разделявшая их комнаты, захлопнулась за ней с тихим щелчком. В ее спальне занавески были задвинуты, отгораживая от мира.
Да как он смеет! Как смеет один человек унижать другого!
Зашвырнув изо всех сил одежду в дальний угол, Элизабет включила газовую лампу у постели. Совершенно обнаженная, она стояла перед большим зеркалом и сквозь слезы разглядывала себя, безжалостно оценивая свои тяжелые полные груди и округлые бедра с чуть заметными полосками от чулок.