Пусть чернота, пусть что угодно — лишь бы дали поспать.
* * *
А утром она свалилась с кровати. В прямом смысле.
Хотела с нее встать, но не смогла — со стоном перекатилась на бок и рухнула на холодный каменный пол, где так и стояла на карачках, пока что-то орал на непонятном языке годзилла-тренер. Орал не на Белинду — на Рим. О чем-то спрашивал, та с воплями отвечала, за что получила нагоняй и была выдворена на пробежку.
Белинда стонала. Она не могла ни подняться, ни толком сесть, ни встать. За ночь мышцы будто заложило плотной, пропитанной бетоном стекловатой, и каждое движение превратилось в адскую пытку:
— Не могу, — мычала она, качая головой, — не могу бежать, не могу…
Ее, словно окоченевший труп с полусогнутыми конечностями, закинули обратно на кровать.
А через полчала в сопровождении незнакомого монаха отправили посетить Мастера Сэнгуя. До просторного зала, куда вел монах, она не шла, а медленно ковыляла, двигаясь, словно ржавый робот. После чего, скрипя зубами от боли, разложила свое тело-сломанную игрушку на плотный расстеленный мат.
Сэнгуй оказался седым, как лунь, с почти что вертикальными кустиками бровей и раскосыми глазами. А еще с исключительно крепкими руками.
— Я давить. Ты орать.
И он давил. Тер ей шею ребрами сухих ладоней и нажимал на одному ему известные точки с такой силой, что Белинда сотрясала стены ревом.
— А-а-а-а!!! Да, что ж вы делаете-то! Бо-о-о-ольно!
Мастер притворялся оглохшим. За сорок минуту «массажа» он отыскал на ее теле — ни больше, ни меньше — ровно тридцать три исключительно болезненных точки и на каждую надавил так, что у нее из глаз искры сыпали ворохом.
— Не могу-у-у-у! Не дави-и-и-те! А-а-а-а!
Наверное, ее слышал весь этаж. Или весь монастырь.
Но назад к своей келье — почти нонсенс! — она шагала на своих двоих. Ощущение стекловаты в мышцах уменьшилось, руки и ноги худо-бедно задвигались, вот только глаза, кажется, так и остались выпученными.
* * *
— Просто выбрасывать руку вперед. Быстра. И сжимать. Палец наружа.
Солнечный полдень; цикады. Даже вечно стылый ветер прогрелся.
Они сидели на траве поодаль от монастыря вдвоем — Ума-Тэ учил ее формировать кулак для удара. Старался, как умел: показывал, объяснял, путался в словах, тер лоб, вспоминал нужные.
— Если палец внутрь, ты ее ломать.
— Его.
— Да. Иво.
Их отправили сюда, чтобы Белинда не провела весь оставшийся день в праздной лежке и научилась хотя бы чему-то полезному. И она училась — выбрасывала руку вперед, формировала боевой кулак и морщилась, когда понимала, что у нее не выходит так быстро и так качественно, как у Умы.