В темной келье чертыхались и матерились.
— Картым-па! Урум!
Урум-урум… Что бы это ни значило, к Лин оно не относилось, и от этого хотелось злобно-весело оскалиться — давай, сожительница с верхней полки, поторопись.
Когда за Рим закрылась дверь, Белинда счастливо выдохнула и перекатилась на спину — сейчас понежится в тишине, успокоится после криков этого ненормального и поспит еще пару часиков. А там уже и мешки с зерном…
— Ашта кы? Тагыл умпа. Ы!
Дверь почему-то снова распахнулась; пришлось поднять голову и прищуриться.
Смотрели прямо на нее — на Лин.
— Давай, отдирай жопу! — прошипела Рим. — Сказали, что сегодня ты начинаешь с нами.
С кем?
Ей хотелось замотаться в одеяла. Нет-нет, у нее медленный старт — сначала щадящие тренировки, подготовительные упражнения, или что там дают новичкам?
— Ахта ты! Друм-друм!
Мужик с голым торсом и в одних штанах (местный тренер?) казался ей ненормальным — слишком злобным. Глядя на новенькую, он недобро сверкал глазами.
— Давай уже, одевайся! Ты всех задерживаешь! — заорала Рим, и Белинда против воли подскочила с кровати. Она хотела сказать — я не иду, скажи им, что я не иду, — но уже почему-то принялась натягивать рубаху.
Бежали не быстро. И босые.
Первый факт Белинду радовал, второй напрягал. Впереди тренер, затем одетые в те же штаны и рубахи, что и на девчонках, парни. Затем Рим. Белинда замыкала цепочку.
Господи, она бежит. Сорвалась куда-то ни свет, ни заря и бежит. Хотя в жизни не бегала.
Тренер что-то кричал; она не понимала ни слова.
Холодные каменные полы монастыря миновали быстро, выбежали на улицу, свернули влево, обогнули угол, а дальше куда-то в поле.
У нее мерзли ступни; изо рта валил пар. Цепочка набирала скорость.
Так его растак это утро. Почему ее не предупредили, что все начнется так споро?
— Каштым! Каштым!
Быстрее, еще быстрее; мелькали впереди стопы и локти соседки. Подскакивал вверх-вниз ирокез. Поле не заканчивалось — поле, кажется, стелилось до дальней стены.
Ошалевшая Лин не смотрела ни вперед, ни по сторонам — она шумно дышала и пялилась исключительно себе под ноги, опасалась наступить на что-нибудь жесткое. Стекол, здесь, наверное, не валялось — монахи мусор не раскидывали, — но как быть с камнями?
До самых костей пробирал утренний холод; ее знобило от стылой земли, от страха и от того, что лишь в мечтах осталась теплая кровать.
— Арум-мы! Таркан!
Медленно светлело; над землей стелился туман. А сквозь туман прямо по курсу проглядывало что-то блестящее…
Озеро? Она глазам своим не поверила, когда поняла, что перед ними озеро. Нет, не узкая речка, не лужа — просторная водная гладь, противоположный берег которой не виден.