Раздел первый. УЧТИВЫЙ ДИАЛОГ МЕЖДУ ФАНАТИКОМ И ФИЛОСОФОМ
Фанатик. Да, враг Бога и людей, ты, верящий, будто Бог всемогущ и в его власти наделить даром мышления любое существо, какое он удостоит избрать, я донесу на тебя монсеньору инквизитору, отправлю тебя на костер! Поостерегись - в последний раз тебя предупреждаю.
Философ. Таковы ваши аргументы? Так-то вы учите людей? Я восхищен вашей деликатностью.
Фанатик. Послушай, я хочу чуть-чуть развлечься в надежде услышать всякую чушь. Отвечай мне: что есть дух?
Философ. Я ничего об этом не знаю.
Фанатик. А что такое материя?
Философ. Я знаю об этом немногое. Я полагаю материю протяженной, плотной, обладающей сопротивлением, тяготением, делимой, подвижной. Бог мог придать ей и тысячу иных качеств, неведомых мне.
Фанатик. Тысячу иных качеств, предатель! Вижу, куда ты гнешь! Ты сейчас скажешь мне, что Бог был способен одушевить материю, что он дал животным инстинкт и он является господином всего.
Философ. Но ведь вполне возможно, что он действительно придал этой материи многие свойства, вам непонятные.
Фанатик. Мне непонятные?! Ах ты, злодей!
Философ. Да, его могущество простирается дальше вашего разумения.
Фанатик. Могущество! Его могущество! Да это рассуждение атеиста!
Философ . Но в мою пользу свидетельствуют многие святые отцы.
Фанатик. Давай, давай! Ни Бог, ни святые отцы не помешают нам тебя быстрехонько сжечь; такова казнь для отцеубийц и философов, не придерживающихся наших взглядов.
Философ. Сам дьявол или ты изобрел этот метод аргументации?
Фанатик. Бесноватый, мерзавец, ты смеешь ставить меня на одну доску с дьяволом?!
(Тут фанатик закатывает оплеуху философу, возвращающему ее с лихвой.)
Философ. Ко мне, философы!
Фанатик. Ко мне, святая Германдада![58]
(В этот момент с полдюжины философов появляются с одной стороны, и можно видеть, как с другой бегут сто доминиканцев в сопровождении сотни служителей инквизиции и сотни альгвазилов. Партия проиграна.)
Мудрецы, вопрошаемые, что есть душа, ответствуют: мы ничего об этом не знаем. Если их спрашивают, что такое материя, ответ их звучит точно так же. Правда, профессоры, особенно школьные, в совершенстве знают все это; твердя, что материя протяженна и делима, они полагают, будто тем самым сказали все, однако, когда их просят объяснить, что означает "протяженность", они испытывают затруднение. "Протяженная" значит "состоящая из частей", говорят они. Но из чего состоят эти части? Делимы ли элементы этих частей? И тогда они либо умолкают, либо пускаются в пространные объяснения: то и другое равно подозрительно. Почти неведомое нам бытие, именуемое материей, вечно ли оно? Вся античность отвечала на этот вопрос утвердительно. Обладает ли она сама по себе активной силой? Многие философы так считали. А те, кто сие отрицает, вправе ли они это делать? Вы не постигаете, каким образом материя может иметь что-либо сама по себе. Но как можете вы утверждать, будто она не обладает сама по себе необходимыми для нее свойствами? Вы не понимаете ее природы и отказываете ей в модусах, заложенных тем не менее в ее природе: ведь в конце концов с того момента, как она существует, необходимо, чтобы она имела определенный вид и форму, а с момента, когда она в силу необходимости получает форму, возможно ли, чтобы она не имела иных модусов, связанных с ее очертаниями? Материя существует, и вы познаете ее исключительно через свои ощущения. Увы! К чему нам служат все вытекающие из рассуждения тонкие ухищренья ума? Геометрия сообщила нам приличное число истин, метафизика - очень мало. Мы взвешиваем материю, измеряем ее, разлагаем на составные части; но если мы хотим сделать хоть шаг за пределы сих грубых действий, мы чувствуем собственное бессилие и пропасть, разверзшуюся под нами.