- Тогда предположим, - с готовностью согласился Грачик, - они воображают, будто Силс был вынужден явиться к нам с повинной только потому, что пришел Круминьш. На этом основании...
- Продолжаю не столь предположительно, сколь положительно, - подхватил Кручинин. - Таков был их приказ каждому из двух в отдельности: не выдержит испытания один из двух - являться с повинной обоим. Раскаяться, поклясться в верности Советской власти, вклиниться в нашу жизнь и ждать, пока не придет новый приказ оттуда.
- Тогда выходит... - без воодушевления проворчал Грачик, - Силс дважды предатель?
- Арифметика тут не важна: дважды, трижды или десять раз. Предатель есть предатель, предателем и останется, - проговорил Кручинин жестко и уверенно.
- Нил Платонович, дорогой, вы всегда учили меня подходить не к людям вообще, а к каждому человеку в отдельности. Я хорошо испытал Силса...
- Есть один оселок, на котором таких типов можно испытать, да я о нем говорить не хочу, - строго ответил Кручинин. - А ты постарайся быть беспристрастным в оценке того, что вытекает из этой вот коротенькой цидулочки.
- Быть беспристрастным? - Грачик исподлобья смотрел на Кручинина. Черты его лица были хорошо знакомы Грачику. Сколько, кажется, в него не вглядывайся - ничего нового не увидишь. И пусть Кручинин сколько угодно хмурит брови, от этого его глаза не делаются менее добрыми. Доброжелательный ум, светившийся в них, был для Грачика мерилом вместимости человеческого сердца. Добро и зло, веру в человека и неверие, надежду и отчаяние, силу и слабость - решительно все мог Грачик измерить выражением глаз своего старого друга - безошибочным термометром состояния его ума и сердца. Глядя в них сейчас, Грачик не видел ничего, кроме требовательной неизменной веры в человека. Если бы только понять по едва уловимым морщинкам, собравшимся вокруг глаз Кручинина: неужели он не считает Силса человеком в том большом и чистом смысле, какой обычно придает этому слову. Кручинин вовсе не святоша, он не страдает манией пуризма - свойством лицемеров. Слишком честный с собой и с другими, он готов прощать людям тысячу слабостей и из последних сил биться над помощью тем, кто ими страдает. Но совесть его не знает снисхождения к тем, кого он записывает в раздел людей с маленькой буквы. Тут уж Грачику не раз приходилось принимать на себя роль ходатая за людей. И, к своему удовольствию, он мог сказать: если доводы бывали точны и крепки, Кручинин сдавался. Первым, к кому его взгляд обращался в таких случаях с выражением благодарности, бывал сам Грачик.