"Значит, все кончено. Сибиряковцы погибнут, но как герои". Эта мысль заставляла Анатолия работать с утроенной энергией. "Надо, чтобы о мужестве экипажа стало известно как можно больше". Запросы на корабль шли отовсюду, с разных кораблей: сибиряковцев подбадривали, восхищались их отвагой, но было ясно - с ними прощались, хотя и не говорили об этом. Вдруг он уловил "голос", который больше всего хотел услышать. Анатолий узнал - это Нина. Она откликнулась на зов, но, видно, не получила ответа: сигналы Анатолия перестали доходить до Тикси. Радист слышал стук ключа, который передавал тревогу девушки: "Почему молчите? Прием, прием..."
Анатолий понял: "Сибиряков" стал немым. Неужели он так и не сумеет передать Нине то, что не успел сказать во время последней короткой встречи? И тут наперекор логике, не отдавая отчета, что его не слышат, он заработал ключом: "Прощай, Нина, люблю..."
А голос из эфира по-прежнему взывал: "Почему молчите? Прием, прием..."
Огромной силы взрыв оглушил Шаршавина. Вражеский снаряд ударил в соседнее помещение, и несколько осколков прошили тонкую переборку радиорубки. К счастью, ни один из них не причинил вреда радисту. Анатолий очнулся и вновь приник к наушникам: в них что-то трещало. Потом он отчетливо различил вызов: снова запрашивал Диксон. Анатолий схватился за ключ. Он сделал это машинально, так как перед этим связь была только односторонняя. И вдруг неожиданно "Сибиряков" заговорил, Диксон услышал его. Анатолий поспешил передать последнюю радиограмму капитана. Тут же стал принимать ответ, последние слова с родной земли. Связь снова оборвалась, и на этот раз окончательно. Анатолий выбежал из радиорубки и поднялся на командный мостик.
- Товарищ командир, радиостанция не работает, - подбежал он к Качараве, связь прервана.
- Передал последнюю радиограмму?
- Да, успел, что-то произошло, и нас услышали. Потом Диксон ответил, радист протянул Качараве измятый бланк.
"Родина не забудет ваш подвиг..." - большими пляшущими буквами вывел Шаршавин. И тут Качарава понял все, понял, почему так настойчиво лез на грот-мачту секретарь партийной организации.
- Товарищ командир, - подбежал Кузнецов, - как быть с документами?
- Немедленно уничтожить, и в первую очередь секретные.
На полу маленькой каюты, где помещалась секретная часть, горел костер. Михаил Кузнецов, плача от едкого дыма, по листику вырывал из папок документы и бросал их в огонь. Бумагу жадно схватывало пламя, листки краснели, потом чернели и рассыпались серым пеплом. Так папку за папкой Кузнецов уничтожил все, что считал необходимым, на полу валялся с десяток отощавших обложек. Убедившись, что костер прогорел, он подошел к опустевшему сейфу, привычным движением запер его и сунул ключ в карман. Все. Теперь, предав огню свое хозяйство, он уже не шифровальщик, он рядовой боец, место которого там, на палубе, вместе с остальными товарищами.