Более всего остерегайся верить злословию слабых и дурных людей. Человек, который сегодня превозносит другого до небес и готов разделить с ним последний кусок хлеба, а завтра, услышав от какой-нибудь злой старухи глупую о нем сказку, готов признать его за презрения достойного обманщика; человек, который старинного испытанного друга своего может считать способным к злодейству потому только, что подлая чернь его в том обвиняет, даже когда правдоподобие на стороне клеветы, - такой слабодушный человек заслуживает только презрение, и потеря дружбы его есть совершенная выгода. Внешность часто бывает обманчива; можно иметь причины, даже быть иногда в необходимости оставлять некоторые двусмысленные поступки без объяснения; но что человек с душой благородной не совершит преступления, - нужно ли в том иное доказательство, кроме того, что человек благородный никогда злодеем быть не может?
(22) .
Но если друг наш в самом деле нравственно испортится или если сердце наше до такой степени в нем ошибется, что он употребит во зло наше доверие, будет платить нам неблагодарностью - что тогда? Тогда он перестанет быть нам другом. Я полагаю, однако, что и тогда он не более и не менее имеет права на нашу снисходительность, как и всякий другой человек. Я считаю ложною чувствительностью, смешанную с тщеславием, по которому мы не охотно обманываемся, если мы думаем, что должны щадить такого бесчестного человека по тому, что он был нам другом. Одна только мысль может побудить нас к снисхождению: что человеческое сердце имеет слабости и что мы легко слишком далеко простираем свою неприязнь, коль скоро мщение вмешивается в наши суждения. С другой стороны, обстоятельство, что мы были обмануты, ни сколько не увеличивает вины обманувшего нас, не дает нам права вооружаться против него более, нежели против всякого другого бездельника, обманывающего других людей.
ГЛАВА VII.
О взаимных соотношениях между господами
и служителями.
О).
Довольно прискорбно, что большая часть людей принуждены слабостью, бедностью и другими обстоятельствами повиноваться малому числу, что нередко лучший должен покоряться воле худшего. И потому не требует ли человеколюбие, чтобы те, которым судьба дала способы услаждать жизнь собратьев своих и облегчать возложенное на них иго, пользовались сим счастливым своим положением?
(2) .
Но к сожалению не менее справедливо и то, что большая часть людей рождены для рабства; что благородные, истинно великие качества суть, по-видимому, наследие только малого числа смертных. Не столько в природных способностях. сколько в образе воспитания, в духе испорченного роскошью времени нашего должно искать источник сего зла. Роскошь производит множество новых потребностей, приводящих нас в зависимость от других людей. Всегдашняя алчность к приобретению и наслаждению рождает подлые страсти, заставляет нас ползать и унижаться для получения того, что мы считаем необходимым для своего существования: напротив того, умеренность и воздержанность суть источники всех добродетелей и истинной свободы.